Луна и солнце

Волосы у нее растрепались и повисли неопрятными прядями, от кружева почти ничего не осталось, левую руку пронзала боль. Правой, невредимой рукой она собрала рассыпавшиеся волосы в пучок, снова отпустила и попыталась было пригладить разорванное жабо. Из глаз ее хлынули слезы ярости и досады.

Испытывая невероятное унижение, она отвернулась от графа Люсьена.

— Страшно даже вообразить, что вы обо мне думаете! — произнесла она. — Каждый раз, когда мы сталкиваемся, я либо умоляю вас о помощи, либо рыдаю, либо выставляю себя на посмешище…

— Вы преувеличиваете.

Он подъехал ближе:

— Стойте спокойно.

Почувствовав его прикосновение, она вздрогнула, и в голове ее пронеслась безумная мысль: «Меня преследовал Шартр, но досталась я Кретьену, значит они оба думают, что я…»

— Я опасный человек, но рядом со мной вы в безопасности. Успокойтесь.

Сам звук его голоса утешал ее.

Он подвязал ей волосы на затылке своей лентой, распустив по плечам локоны каштанового парика.

— Мне нравился Шартр, — прошептала Мари-Жозеф, — я думала, он такой прелестный мальчик! За что он так со мной? Чем же я это заслужила?

— Ничем, он поступил так, как ему хотелось, просто потому, что привык всегда получать желаемое, — объяснил граф Люсьен. — Это никак не было связано с вами, вы просто предстали перед его взором, как лань, как редкостная добыча.

Мари-Жозеф погладила Заши по плечу.

— Но я спаслась, и все благодаря ифритам, которым вы великодушно поручили меня беречь.

— Заши — всего лишь лошадь, — возразил граф Люсьен. — Очень быстроногая, признаю, но лошадь, не более.

Он объехал Заши слева, остановился и поправил то, что осталось от кружевного жабо Мари-Жозеф, придав ему вид мужского шейного платка и приколов его концы к ее амазонке своей бриллиантовой булавкой для галстука.

— Теперь я на самом пике моды, — сказала Мари-Жозеф.

— В самом зените.

Мари-Жозеф взяла поводья в правую руку: ей не оставалось ничего иного, потому что левая рука распухла и страшно разболелась. Мари-Жозеф осторожно опустила ее на колени, пытаясь закутать в складки амазонки.

— В чем дело?

— Ни в чем.

— У вас лихорадочный румянец.

— Это от ветра. И от быстрой скачки.

Граф Люсьен взял ее за руку, но Мари-Жозеф тотчас ее отняла.

— Право, это все пустяки.

— Не двигайтесь! — резко сказал Люсьен.

Он снял повязку, и его белокожее лицо залила смертельная бледность.

Красноватые следы ланцета воспалились и приобрели отвратительный пурпурный оттенок. Кровь запеклась, повязка прилипла к коже. Место надреза нарывало, и боль мучительно пульсировала во всей руке. «Хоть он и офицер, вид крови он переносит плохо», — подумала она.

— Я пошлю к себе за мазью месье де Баатца. Это непревзойденное средство от ран и лихорадки. Несколько месяцев тому назад она спасла мне жизнь.

— Я очень благодарна вам, сударь.

— Вы сможете вернуться верхом или мне прислать за вами карету?

— Я смогу добраться в седле.

Она стыдилась признаться, что боится остаться одна.

— Я очень сильная и никогда не падаю в обморок.

— Хорошо. Если вы поедете верхом, ни у кого не возникнет соблазна послать за Фагоном.

«Я готова проскакать до самого Атлантического океана или даже до Тихого, до Шелкового пути, лишь бы избежать кровопусканий Фагона, — подумала Мари-Жозеф. — На берегу океана Заши превратится в гиппокампа, русалка чудесным образом встретит нас, и все мы поплывем на Мартинику».

— Месье де Кретьен, — сказала она, — у меня не бывает галлюцинаций.

— Зачем вы мне это говорите?

— Когда мне показалось, что я вижу в саду окровавленного, израненного Ива, или когда я спасалась от несуществующего тигра — эти видения посылала мне морская тварь. То есть я тогда думала, что она морская тварь. На самом деле морская женщина так учила меня слышать и слушать ее. Учила пересказывать ее истории.

— Жестокие уроки.

— Но полезные. Вы же сами слышали…

— Да, — согласился Люсьен, — это было удивительно.

Они миновали залитую кровью, истоптанную лужайку. Охотничьи псы грызлись из-за требухи; слуги потрошили добычу и укладывали на повозки. Воздух отдавал пороховым дымом. У Мари-Жозеф кружилась голова от запаха крови и страха. Щеки у нее горели. Она попыталась как-то отвлечься от лихорадки и пульсирующей боли в руке.

— Вы позволите задать вам вопрос, граф Люсьен?

— Разумеется.

— Мадам сказала что-то, чего я не поняла. Она сказала: «Как бы я хотела, чтобы месье полюбил достойного». Неужели столь великая принцесса может считать себя недостойной?

— Вы неправильно истолковали смысл ее речей, — произнес граф Люсьен. — Она хотела сказать, что месье любит Лоррена.

— Лоррена?

— Месье, — пояснил граф Люсьен, тщательно подбирая слова, — вот уже много лет испытывает к месье де Лоррену самые страстные чувства.

Мари-Жозеф задумалась.

— Вы хотите сказать, как Ахилл к Патроклу?

— Скорее как Александр к Гефестиону.

— Я не знала…

— В свете это предпочитают не обсуждать, ведь для мужчин опасно питать друг к другу подобную страсть.

— …что кто-то в наши дни может вести себя, подобно Александру. Я думала, что страсть между мужчинами встречается только в мифах, как кентавры… Вы сказали, что это опасно?