Лунь

Однако, как бы Лунь ни избегала встречи с Ильей, избежать ее все же не удалось. Это была словно проклятая временная петля, в которой все уже произошло, все известно заранее, но только не тебе – кому угодно вокруг, но только не тебе. Петля, которая сжимается все теснее, превращая каждый твой свободный выбор в уже предрешенное кем-то действие. И, что бы ты ни делал, финал всегда будет одинаков.

Вилин был разгневан и встревожен одновременно. Лунь не отвечала ему. Конечно, он и сам натворил дел, пренебрег ею, но был уверен, что ему все сойдет с рук. Когда Лена не ответила на его седьмое письмо, написанное в состоянии сильного алкогольного опьянения, Илья забеспокоился всерьез. Ему казалось, он был уверен, что нечто существенное, самое существенное в его жизни, ускользает у него из-под носа, утекает, как вода сквозь пальцы. Он чувствовал себя полным идиотом.

С того момента как они с Наташей зашли в то кафе, в Илье поселилось смутное предчувствие. Даже не предчувствие это было, а крепнущая уверенность в том, что что-то идет не так, как должно идти. Он не знал, что и где именно, и почему, не мог знать и не мог видеть, но чувствовал – где-то что-то не в порядке. И все разладилось именно по его вине. В это же время, когда Вилин стал нервничать, Лена совершала попытку суицида. Они все еще были ментально связаны и чувствовали друг друга.

С того дня, несмотря на то, что сам Илья считал себя безукоризненно счастливым, необъяснимое беспокойство скреблось внутри него. Вилин все чаще смотрел куда-то вдаль, мимо Наташи, чаще пропускал мимо ушей ее слова, думая о своем, все чаще его улыбка замирала в самом неестественном положении. И все чаще он выпивал.

«Что же я делаю не так? Мы любим друг друга. Я нашел свое настоящее счастье. Передо мной женщина, предназначенная мне судьбой. Разве не это – главное?» – думал Вилин, позабыв о двух женщинах, которые его действительно любили, пусть и так по-разному.

Беспокойство крепло все сильнее, когда он обнаружил, что Лунь отчего-то игнорирует его письма. Сначала это вызвало недоумение, но Вилину некогда было отвлекаться на подобное. У него была Наташа, и она нуждалась в его внимании. Вилин готов был целовать ее ноги. Но своей затеи мужчина не оставил. Он написал второе письмо, третье, и когда ответов все не было, Вилин понял, что испытывает столь несвойственную ему гневливость. Она посещала его кратковременными вспышками. Он заливал ее алкоголем.

– Что-то случилось, милый? – приторно спрашивала Наташа, неожиданно входя в комнату.

Илья убирал ноутбук с колен, и на это же место садилась Наташа, обнимая его за шею.

– Все в порядке, – отвечал он, перебарывая раздражение, и целовал молодую женщину, упиваясь ее теплом и красотой.

Вначале ее ласки помогали забыть о письмах, оставленных без ответа. Наташа стала его миром. Но почему-то этот мир начал сжиматься… Вилин знал, что его безграничная, слепая любовь к Наташе покрылась сеточкой трещин, как подсыхающая глина. Пока что они безвредны, и, возможно, лишь кажутся ему, а не существуют в действительности. Но мужчина все чаще вспоминал о Луни, хмурился, сжимал губы. Это заставляло Наташу беспокоиться. Она пыталась расслабить его своей нежностью, однако это лишь более раздражало Вилина.

И вот, не получив ответа на последнее письмо, Илья всерьез заволновался и как никогда ясно увидел те самые трещины, паутиной бегущие по его чувствам к Наташе. Корка окончательно высохла и готова была осыпаться. «Лунь, Лунь, Лунь, – назойливо крутилось в голове, и с этим ничего нельзя было сделать. – Где она? Что с ней? Почему она не отвечает?»

Вилин решил, что самое время отправиться прямо к ней домой и все выяснить.

– Почему я раньше не додумался до этого? – спрашивал он по пути у неба, деревьев, весеннего теплого солнца, но ответа не было и не могло быть.

Место, где жила Лена, всегда неприятно поражало Илью Алексеевича. Это была одна из тех тупиковых улочек, словно застрявших в начале девяностых. Разбитая дорога, вечная грязь, убогость, покосившиеся саманные домики, низко висящие провода, деревянные прогнившие заборы, домашняя птица повсюду, искоса поглядывающие из окон люди… И как в таком захолустье может жить столь умная, неординарная личность, как Лунь? Каждый раз Илья задавался этим вопросом, и ответ находился сам собой:

«Счастливый человек никогда не создаст ничего гениального – у него в творчестве, в самом созидании, нет никакой нужды. Только оставленный всеми, несчастный, забитый, даже озлобленный и часто вследствие этого психически нестабильный человек способен создать нечто потрясающее. Счастливец не напишет хорошей книги, не нарисует шедевра. Искусство – удел тех, у кого не сложилась жизнь».

К таким выводам приходил Илья. И сразу вспоминал о вечном скитальце-мученике – о Достоевском, которого он так любил. У Лены жизнь складывалась пусть не подобным, но весьма схожим образом.

«Кто я для нее? – вдруг спросил себя Илья, оказавшись у нужного дома. – И кто же для меня она?..»