Luminoforce

Поздняя осень. Вечер. На улице холодно и шумно. Вокруг много людей. Они громко смеются, обнимаются, что-то едят и пьют. Все вокруг залито теплым оранжевым светом ламп, развешанных над площадью. Играет музыка в такт детскому смеху, и он один из тех детей, что смеются. Что это за место? Артему приходится напрячь память. Точно. Осенняя ярмарка. Возможно это его первое воспоминание о ней. Бабушка водила его на нее каждый год. Она и сейчас тут. Чуть в стороне, но рядом с ним. Как это было всегда…

Картинка меняется, и вот он уже мчится на белогривой лошади старой карусели. К сожалению, несколько лет назад ее демонтировали из-за высокого процента изношенности, но в те далекие времена она была главным местом притяжения для детей и взрослых. Вот и сейчас он катается не один. Рядом с ним на соседней лошади сидит женщина. У нее красивая, излучающая тепло улыбка, розовый румянец на щеках и добрые, искрящиеся глаза. Артему с ней хорошо и весело.

Кто она такая?

Картинка снова меняется. Он больше не катается на карусели, а стоит, спрятавшись за бабушкой. А та ругается с красивой и доброй женщиной. Ему грустно и страшно. Когда из-за их ссоры оборачиваются люди, женщины затихают.

– Ты обещала мне, – выдохнув, произносит бабушка. В ее голосе нет злости и обиды, только усталость и страх. – Ты же знаешь, как это опасно. Ты сама мне говорила это. Это были твои слова.

– Знаю, – тихо и тоскливо ответила женщина.

– Тогда, зачем ты приехала?

Артем выглядывает из-за бабушки и смотрит на нее. Ее красивое лицо вдруг потускнело, а намокшие глаза потухли. Она стоит, осунувшись, держа в руках две палочки с воздушной розовой сахарной ватой. Добрая женщина замечает его взгляд на себе и, быстро утерев глаза, улыбнувшись, снова приобретает свои привычные теплые тона.

Кто же она?

– Что ж, малыш, – она присела на корточки и протянула ему палочку с ватой, которую тот робко взял, – похоже нам пора прощаться. Слушайся бабушку, – она усмехнулась, пытаясь сдержать свои слезы. – Она у тебя очень хорошая, – женщина прильнула к нему и, поцеловав в щеку, тихо добавила: – Мама любит тебя, тигренок.

Мама…?

От сонливости не осталось и следа.

Артем лежал на спине, раскинув руки, с широко открытыми глазами. Он жадно хватал носом воздух, делая максимально глубокие вдохи. Его сердце ходило ходуном, отдаваясь ударами в ушах, в голове волнами боли растекалась ноющая боль, а тоненькие ручейки слез сбегали по вискам вниз, скапливаясь в ушных раковинах.

В комнате было жарко и душно.

Ему было жарко и душно.

В горле пересохло. Ощущения были такими, словно он, не запивая, съел комок глины, которая так и застыла там, превратившись в корявые корки. Вонючие корявые корки, судя по запаху изо рта.

По небу над ним все так же медленно плыли облака, приобрётшие свой знакомый белый цвет. Кажется, вчера, когда он, наконец, смог добраться до дома, потолок был украшен мириадами звезд. Виртуальное небо – довольно распространённый элемент современного декора. Видимо, в домах восьмого оно идет в комплекте с психиатрическим минимализмом обстановки.

Артем продолжать лежать, распластавшись на кровати, пытаясь осмыслить увиденное во сне. Сердцебиение парня постепенно возвращалось в норму. Головная боль, ослабев, отступила куда-то на окраины его сознания, туда, где он может позволить себе игнорировать ее присутствие. Теперь он был в состоянии мыслить здраво. Ну, или хотя бы максимально приблизился к такому состоянию. Сон, что он увидел никак не выходил у него из головы. Последние слова женщины, ее голос всё еще гулким эхом звучали в его голове. Неужели это давно покинувшая его мать? Или, вернее будет сказать, бросившая? Был ли вообще этот сон настоящим воспоминанием или простой фантазией, игрой его воображения? Возможно ли, что так на нем отразились события прошедшего дня. Переезд, а потом и ночные приключения – все это было сопряжено с большим стрессом. Чтобы это ни было, чтобы он только что не увидел – это оставило неприятный след на его душе.

В конце концов, продолжать лежать стало не выносимо. Артем откинул тонкую простыню, которой был укрыт, освободил свое взмокшее и покрытое липкий потом тело, и, поднявшись на локтях, скинул ноги с кровати на холодный и такой освежающий каменный пол, оказавшись лицом к лицу с окном, за которым стеной лил дождь.

Все же шторы ему бы не помешали. Единственное комнатное окно занимало собой почти всю стену и открывало «живописный» вид на маленький внутренний двор, ограниченный невысоким деревянным забором, за которым виднелось точно такое же окно. От одной только мысли, о том, что его пребыванием дома может кто-то следить, ему стало неуютно, и по телу пробежали мурашки. Хотя «следить», конечно, громкое слово. Но все же с занавешенным окном ему было бы спокойнее.