Лукавый взор

– Да, я имею в виду того самого консьержа, который работал на русских и был казнен в мае 1812 года вместе с Мишелем Мишелем, – кивнула Фрази. – Это мой дед.

Араго так и ахнул…

– Моя бабушка была русской, – продолжала Фрази. – Ее отец и мать приехали в Париж еще с Иваном Симолиным[139], а когда он, во время проклятой Великой революции, вынужден был покинуть Париж, а потом и Францию, спасаясь от обезумевшего простонародья, мои прадед и прабабка остались охранять имущество русской миссии. Потом они служили при российских послах Спренгпортене, Колычеве, Моркове, Убри… Меня назвали в честь их дочери и моей бабушки Евфросинией. Она в свое время вышла за Жака Вестинже, а моя мама, Жюстина Вестинже, полюбила секретаря посольства Дмитрия Видова, который служил при Убри. Но пожениться они не успели – Видов скоропостижно скончался где-то в России. Филипп Бовуар, мой отчим, был страстно влюблен в маму. Они поженились, дядя Филипп удочерил меня, но бабушка открыла мне, что он не мой родной отец. Больше она не успела рассказать – умерла. Имя отца я узнала гораздо позднее – от моего отчима, накануне его смерти. А сам Дмитрий Видов вновь приснился мне, уже когда я переехала в Париж. Назвал меня доченькой и сказал, что…

– Что? – взволнованным эхом отозвался Араго.

– Вы не поверите, конечно, – исподлобья взглянула Фрази. – Но я правду говорю. Он мне сказал, что нужно окно в погребе переделать, чтобы я однажды могла спасти… Ивана Державина. В тот же день я пошла к серому особняку и увидела там рабочих, которые ломали стену. Ну, остальное вы знаете.

Араго страстно хотел признаться, что и в его сны заглядывал Дмитрий Видов, хотел поведать Фрази о той могиле на витебском кладбище, но не решился. Поверит ли она? Притом в голове его вертелось последнее воспоминание: обещание Видова, что Фрази будет любить его всю жизнь. Как о таком расскажешь? Ведь ясно же, что это предсказание не сбылось!

– Вы сказали, Дмитрий Видов приснился вам вновь? Значит, это уже случалось раньше? – осторожно спросил он.

– Да, – кивнула Фрази. – Несколько раз. Впервые это произошло перед тем, как погиб Тибо, потом однажды в Нанси, и еще раз мне показалось, будто я слышала его голос… он дал мне один совет… это было незадолго до того, как я вышла за Шарля Рёгара.

Араго вскинул голову так резко, словно его ударили в подбородок. Это странное состояние, в которое он впал на несколько мгновений, должно было бы многое открыть ему о природе тех чувств, которые вызывала в нем эта молодая женщина, однако ему в жизни еще не приходилось ревновать, вот так уж складывалось. Иногда взыгрывало оскорбленное самолюбие, как в случае со Стефанией, а ревности он не ведал, поэтому несколько мгновений обуздывал приступ незнакомой прежде ярости, прежде чем смог выдавить:

– Значит, вы замужем?!

– Нет, теперь уже нет: Шарль скончался примерно три года назад. Только после этого я и смогла уехать из Нанси.

– Мои соболезнования, – пробормотал Араго, совершенно растерянный, с трудом удерживаясь, чтобы не спросить: «Ты любила его? Ты была с ним счастлива?»

Не решился. Стало страшно: а вдруг она скажет «да»?!

– Благодарю вас, – чуть кивнула Фрази. – Шарль был очень хорошим человеком, я ему многим обязана! Между прочим, это он придумал мой псевдоним.

– Ваш псевдоним? Лукавый Взор? – Ага, значит, он все-таки верно угадал, это Фрази, Фрази! – Регар Наркуа[140]… ну да, понятно, почему Регар, это ваша фамилия по мужу, «Регар» значит «взор», но «наркуа» – лукавый?.. Почему?

– Мое имя по-гречески означает «радостно мыслящая», – пояснила Фрази. – Так звали одну из трех харит[141]. У моего мужа была литографическая копия картины Лиотара[142] «Три грации». Он говорил, что у Евфросины – Эфрази – улыбка не столько радостная, сколько лукавая, игривая, с хитринкой… как у меня.

Этот Шарль Рёгар знал, как она улыбается, как плачет, как радуется, как сердится… он знал о ней все! Араго не знает о ней ничего, кроме того, как она плакала восемнадцать лет назад.

И как пообещала любить его всю жизнь…

Ну мало ли кто кому что обещает!

– В самом деле, ваши корреспонденции и впрямь брызжут лукавством, – растянул губы Араго, изо всех сил надеясь, что она примет это за улыбку, – не считая тех, которые посвящены полякам. Эти, скорее, сочатся ненавистью! Почему?

Фрази помолчала, смотрела напряженно; потом тихо ответила:

– Они враги России. Я никогда не забывала, что я почти русская. Кроме того, один поляк убил мою матушку.

– Что?! Один из обитателей серого особняка?! – с ужасом воскликнул Араго.

– Нет, это случилось много лет назад в Нанси, – покачала головой Фрази. – Но прошу вас, мне не хочется об этом говорить.

– Да, хорошо, я понимаю, понимаю, извините меня… – забормотал Араго. – Но скажите, как вы смогли так близко подобраться к польским заговорщикам? Как узнали о той опасности, которая грозила Поццо ди Борго?.. А впрочем, глупый вопрос! Вам помогала Андзя?

Ноздри Фрази раздулись, словно в гневе, а потом она презрительно усмехнулась: