Лукавый взор

С особым, пристальным вниманием поглядывая на фигуры милосердных сестер, мелькавших тут и там, мысленно примеряя на себя их одеяния и связанное с ними странное, пугающее, но вполне возможное будущее, Фрази пересекла зал и подошла к решетке, отделяющей келью Филиппа.

Первое, что она заметила, – там уже нет ни книг, ни книжной полки. Зато рядом с топчаном, на котором спал Филипп, появился маленький столик. Отчим сидел за ним, низко склонившись, и то и дело макая плохо очиненное перо в большую чернильницу, что-то царапал на листке бумаги. На столе лежала целая стопа чистых листов. Листки, исписанные с двух сторон, валялись на полу.

Брата Бонфилия поблизости не было, Филипп не обращал на падчерицу никакого внимания, и девушка, присев на корточки, просунула пальцы сквозь решетку и вытянула один листок. Изумленно уставилась на него. То, что было на нем написано, оказалось невообразимо длинным словом, причем слово это, начинаясь на одном листе, переходило на второй, на третий, на четвертый: «…audetteсlaudetteсlaudetteсlaudetteсlau…»

Не сразу Фрази поняла, что это повторяется одно и то же слово, это его с непонятным, фанатичным упорством писал Филипп: «сlaudette». Девушку поначалу сбило то, что оно было написано с маленькой буквы, но это в самом деле было имя Сlaudette – Клодетт.

Клодетт?.. Позвольте, но ведь именно так звали горничную, которая некогда служила в доме Бовуаров и которая спешно уехала в деревню, потому что Стах кое-чего добился от нее, но отказался жениться! Странно… Ее отъезд совпал со смертью Жюстины. Трагическая пелена, которая затягивала прошлое в памяти Фрази и которую она опасалась разгонять, чтобы не ранить себя страшными картинами, со временем постепенно редела. И Фрази вспомнила, как, дрожа от страшного предчувствия: что-то случилось с матушкой, какая-то беда! – она, больная, в тот вечер поднялась с постели и попыталась выйти из дому, но Филипп ее не пустил, пошел встречать Жюстину, кликнув горничную, чтобы уложила девочку, однако Клодетт не отозвалась… И больше Фрази ее не видела.

Кто-то легко коснулся ее плеча. Фрази обернулась – это был брат Бонфилий. В руках он держал Библию в потертом кожаном переплете, с уголками, окованными медью.

Взглянул на листок, который сжимала девушка, потом сделал ей знак идти за собой. Они вышли из больничной залы и свернули в коридор, ведущий в монастырские помещения. Оглядевшись, нет ли рядом кого-то из картезианцев, брат Бонфилий прошептал:

– Когда ты уходила в прошлый раз, мимо прошла милосердная сестра, которая чуть не уронила кувшин. Ты обратила на нее внимание?

– Нет, – призналась Фрази, – но вот что странно: той же ночью она приснилась мне. Я видела во сне, как моя мать ведет ее ко мне, крепко держа за руку.

Брат Бонфилий торопливо перекрестился:

– Покойная матушка подсказала тебе то, о чем неведомым путем догадался Филипп! Хотя, может быть, и ему помогла найти отгадку его любимая Жюстина. Ты ушла, а он места себе не находил. Бился, кричал: «Клодетт! Клодетт!!»… Эта сестра убежала, очень испуганная. Я начал искать ее, не вполне понимая, что вдруг случилось с Филиппом. Понял только, что сестру надо найти, чтобы несчастный безумный успокоился. Нам с послушницами разговаривать запрещено, я пробовал спросить о ней других сестер, но они от меня убегали. Вышел в сад и вдруг вижу – какая-то женщина в рясе картезианки подбежала к воротам и хочет выйти. Сторож пытается ее задержать, а она вырывается, бьется… Сторож замешкался – она выдернула руку, выскочила за ворота и бегом от монастыря. Тут еще одна картезианка подбежала, кричит: «Сестра Мириам! Куда ты! Вернись!» Но беглянка даже не оглянулась. Да быстроногая такая оказалась! Я за ней: почему-то чувствовал, что должен остановить ее во что бы то ни стало. Крикнул: «Стой, Клодетт!» И она упала на колени, будто я ей в спину выстрелил. Мы подбежали, она даже не плачет, только стонет: «Грех на мне! Грех!» Я сначала ничего не понимал… Мы отвели ее к матери-настоятельнице, и там она все рассказала.

– Это была Клодетт?! Наша Клодетт?! – растерянно пробормотала Фрази. – Но почему Мириам… ах да, она ведь стала монахиней… Почему? Что же она рассказала? Что она сделала? Я ничего не понимаю!

– Я расскажу тебе, – твердо сказал брат Бонфилий. – Давай сядем вот здесь.

Он подвел Фрази к каменной скамье, стоявшей в стенной нише, и усадил, но сам остался стоять, сочувственно глядя на девушку: