Лукавый Шаолинь

Однажды я пришла пораньше, чтобы как следует размяться и потянуть шпагат. В зале находился только Никита. Я невольно залюбовалась им. Лучи солнца падали на прекрасное одухотворенное лицо, движения были точными и уверенными.

Я вежливо поздоровалась с ним, как подобает во шинь приветствовать товарища. У входа в раздевалку еще раз обернулась, Никита казался мне весьма симпатичным парнем. Но уже через минуту забыла о нем, стараясь сосредоточиться на своей цели. «Я должна сесть на шпагат, обязательно должна», — шептала я, раздеваясь. На мне было только кимоно, когда в раздевалку вошел Никита. Сначала я завизжала, но потом, прикрывшись кимоно, резко сказала:

— Ты с ума сошел? Это женская раздевалка.

Я ожидала, что Никита извинится и уйдет, но он стоял и смотрел на меня, и от его взгляда было не по себе.

— Может, ты выйдешь? — робко спросила я. — Девчонки, наверное, уже пришли. Сейчас они войдут и увидят нас. И что подумают?

Никита ничего не ответил. Он подошел ко мне, снял кимоно. Затем — бюстгальтер. От страха я не сопротивлялась. Или, может, не хотела сопротивляться. Лицо инструктора больше не было одухотворенным, он смотрел на меня, как волк на овцу. Хотя, нет, это не совсем точно. Он смотрел на меня, как мужчина на желанную, любимую женщину. Но тогда я этого не заметила. Мне было просто страшно.

— Какая ты красивая, — сказал инструктор и провел рукой по моей коже, дотронулся до волос, заплетенных в дреды. Меня била мелкая дрожь. — Я такой еще не видел. Да много ли я видел? Всю жизнь занимался боевыми искусствами… У меня не было времени на девушек. Только бои, только война с самим собой. А потом я встретил Васильича, стал ушуистом, прошел Посвящение. И понял, что больше не могу. Не могу любить и не могу желать.

Я чуть не плакала. И куда девался мой боевой запал и моя злость, которая помогла мне в битве с Браном? Теперь я чувствовала странную робость. И была беззащитна, как будто никогда и не занималась боевыми искусствами. Я даже не могла закричать и позвать на помощь.

— Мне холодно, — я попыталась разжалобить Никиту, — можно одеться?

Инструктор молча подошел ко мне и обнял. Я всем телом чувствовала, как он меня хочет. Пуговицы на его кимоно мягко царапали кожу. Какое тяжелое и прерывистое дыхание… Никита стоял и гладил меня по спине.

— Я мог бы тебя заставить, — прошептал он мне на ухо, — я инструктор, а ты — во шинь. И по одному слову ты отдашься мне. Но я не хочу так. Я хочу, чтобы ты сама пришла ко мне. Чтобы ты этого захотела. Что бы ни говорил Васильич про нашу избранность, мы — всего лишь люди.

Неожиданно у меня появились силы:

— Не подходи ко мне. Я испытываю отвращение к мужчинам. Я ненавижу их! Я никогда никого не полюблю.

Никита отшатнулся от меня, как будто я его ударила.

— Ладно, прости, во шинь.

Он вышел из раздевалки, и я оделась, трясущимися руками застегивая пуговицы на кимоно.

После такого хотелось убежать с тренировки. И следовало бы рассказать Васильичу о поведении его любимого ученика.

Но я промолчала, не желая лишний раз обращать на себя внимание тренера.

Никто не сможет помешать мне стать крутым бойцом. Даже Никита с его волнующими руками и вкрадчивым голосом!

Я повторяла комплексы, украдкой поглядывая на парня. Октябрьское солнце по-прежнему освещало его лицо, выглядевшее таким же одухотворенным, как и раньше. Будто бы и не было нашего странного разговора.

Вечером я позвонила Маше и рассказала ей про этот случай.

— Так и знала: что-то с этим «Путем» не в порядке. Это секта, а не школа рукопашного боя. Иначе почему Никита не встречается с девушками? — протянула подруга. — Но мне непонятно одно: почему ты не кричала и не сопротивлялась?

— Не знаю. Наверное, я оцепенела от страха.

— А я знаю. Ты сама этого хотела. Отдаться красивому накачанному ушуисту.

Я промолчала. В словах Маши была доля истины.

Надо сказать, что, как это ни странно, отношение Никиты ко мне изменилось в лучшую сторону. Наверное, он чувствовал вину передо мной. За то, что попытался заставить, надавить. И за то, что поддался слабости. Увидел во мне нечто большее. Никита же стремился быть доброжелательным аскетом, почти монахом, но человеческое взяло над ним вверх. А может быть, он боялся, что я действительно пожалуюсь Васильичу…

Так или иначе, но наши отношения потеплели. Инструктор теперь первым здоровался, хотя это и нарушало устав. Иногда подходил, объяснял трудные элементы, а иногда и просто так, рассказать что-то интересное.

Но я его по-прежнему боялась. И держалась настороже. Думая, что он просто притворяется, а сам тихо меня ненавидит и презирает. Впрочем, потом все же научилась доверять.

А Виктора я продолжала безмолвно обожать, хотя осознавала, что он никогда меня не полюбит, потому что не может. И уважала его за это.

57

Однажды я заметила, что Васильич очень весел. Он просто светился от счастья. Я нутром почуяла, что меня ждут перемены к лучшему. И не ошиблась.