Если бы кто-нибудь из богов подарил мне возможность возвратиться из моего возраста в детский и плакать в колыбели, то, конечно, я отказался бы и, конечно, не пожелал бы, чтобы меня, как бы пробежавшего все ристалище, отвели бы вспять от конечной черты к начальной.
Если я ‹…› заблуждаюсь, веря в бессмертие души человеческой, то заблуждаюсь охотно и не хочу, чтобы у меня отнимали мое заблуждение, услаждающее меня, пока я живу; если же я по смерти ничего не буду чувствовать, как думают некие ничтожные философы, то мне нечего бояться насмешек умерших философов. Если нам не суждено стать бессмертными, то для человека все-таки лучше угаснуть в свой срок; ведь природа устанавливает меру для жизни, как и для всего остального, старость же – последняя сцена в драме жизни.
Войны надо начинать с целью ‹…› жить в мире.
Войну с кимврами мы вели как войну ‹…› из-за того, кто из противников будет существовать, а не из-за того, кто из них будет повелевать.
Надо стараться воздавать каждому по его заслугам; это – основа справедливости.
Пусть каждый знает свои возможности и будет проницательным судьей своим хорошим и дурным качествам, дабы не показалось, что актеры проницательней нас. Ведь они выбирают себе не наилучшие, но наиболее подходящие им трагедии. ‹…› Итак, актер поймет это на сцене, но этого не поймет мудрый человек в жизни?
Что делать не позорно, ‹…› называть непристойно.
Люди приносят людям и величайшую пользу, и величайший вред.
Те, кто захочет, чтобы их боялись, сами неминуемо будут бояться именно тех, кто будет бояться их.
Дело судьи – при разборе дел всегда следовать правде; дело защитника – иногда защищать правдоподобное, даже если это не вся правда.
Всякий раз как люди, раздавая, начинают нуждаться в средствах, они оказываются вынужденными забирать себе чужое имущество.
Государство больше, чем на чем бы то ни было, держится на кредите.
В делах государственных ‹…› ничто жестокое не бывает полезным.
Позорное не полезно никогда.
Только тот человек вправе зваться свободным, который хоть изредка бывает без дел.
История – свидетельница времени, свет истины, жизнь памяти, учительница жизни, вестница старины.
Первый закон истории – ни под каким видом не допускать лжи; затем – ни в коем случае не бояться правды.
Никто не может быть хорошим поэтом ‹…› без душевного горения и как бы некоего вдохновенного безумия.
Однажды мне случилось познакомиться с некоторыми греческими книгами под заглавием «О смешном». ‹…› Однако те, кто пытался подвести под это остроумие какие-то научные основы, сами оказались настолько неостроумны, что впору было смеяться над их тупостью. Вот почему мне и кажется, что остроумию никоим образом нельзя научиться.
Смех исключительно или почти исключительно вызывается тем, что обозначает или указывает что-нибудь непристойное без непристойности.
Легче всего подвергается насмешке то, что не заслуживает ни сильной ненависти, ни особенного сострадания.
Чрезмерное наслаждение граничит с отвращением.
Наибольшая польза обыкновенно несет в себе и наибольшее величие, и даже наибольшую красоту.
Самое длительное сочетание слов [в ораторской речи] – это то, какое может быть произнесено на одном дыхании.
Пусть [каждый] ‹…› идет по тому пути, по какому может, ибо если стремиться стать первым, то не позорно быть и вторым, и третьим.
Некоторых женщин делает привлекательными самое отсутствие украшений.
Не знать, что случилось до твоего рождения – значит всегда оставаться ребенком.
Проза ‹…› труднее поэзии, ибо там есть известный твердо определенный [ритмический] закон, которому необходимо следовать, в речи же ничего не установлено наперед.