Лучше подавать холодным

Впрочем, она казалась не такой, как все. Из украшений только ожерелье из красных камней на длинной шее; одета в белое платье, просторное, как у чернокожих женщин, которых он видел в Вестпорте. Но сама с очень белой кожей. Что-то простое и естественное было в том, как она держалась, никакой чопорности. Что-то искреннее в том, как улыбалась. На миг и его собственные губы тронула улыбка. Впервые за долгое время.

– Найдется здесь местечко? – По-стирийски она говорила с союзным акцентом. Чужая в этой стране, как он сам.

– Вы хотите сесть… рядом со мной?

– Отчего бы и нет? Разве вы разносчик чумы?

– С моим счастьем я бы не удивился. – Он повернулся к ней левым боком. – Но хватает и этого, чтобы меня избегали.

Взгляд ее устремился на его уродство и снова встретился с его взглядом. Улыбка не дрогнула.

– У всех у нас свои шрамы. У кого снаружи, у кого…

– Те, что внутри, однако, не портят внешнего вида.

– Мне кажется, значение красоты часто переоценивают.

Трясучка медленно смерил ее взглядом сверху донизу. Не без удовольствия.

– Легко вам говорить. У вас ее столько…

– Хорошие манеры. – Она выпятила губы, окинула взглядом зал. – Я уж отчаялась встретить их здесь. Клянусь, вы единственный искренний человек во всей этой толпе.

– Вот уж не думаю. – Тем не менее он все-таки улыбнулся. Доброе слово от красивой женщины услышать всегда приятно. У него ведь еще осталась гордость.

Тут она протянула ему руку, и Трясучка растерянно заморгал.

– Можно поцеловать, да?

– Если хотите. Она не растает.

Рука оказалась мягкой и гладкой. Совсем не похожей на руку Монцы, покрытую шрамами, обветренную, мозолистую, как у какого-нибудь Названного. Не говоря уж о второй, искалеченной, скрытой под перчаткой. Трясучка прижался губами к пальцам, учуял аромат духов. Цветочный, с какой-то непонятной примесью, от которой у него перехватило дыхание.

– Я… э… Кол Трясучка.

– Знаю.

– Откуда?

– Мы виделись уже, но недолго. Меня зовут Карлотта дан Эйдер.

– Эйдер? – Через мгновение он вспомнил. Сипани. Мелькнувшее в тумане лицо. Красный плащ. Любовница принца Арио. – Вы – та самая, кого Монца…

– Обманула, шантажировала, уничтожила и бросила умирать? Да, та самая. – Она бросила хмурый взгляд на высокий стол. – Монца… вот как. Не просто по имени, но по-уменьшительному. Вы, должно быть, очень близки.

– Достаточно. – Совсем не так, однако, как в Виссерине, когда у него еще были оба глаза.

– Тем не менее она сидит наверху с великим герцогом Рогонтом, а вы – внизу, с нищими прихлебателями.

Словно мысли его прочитала… В нем снова начал разгораться гнев, и Трясучка поспешил увести разговор в сторону.

– Что вас привело сюда?

– После резни в Сипани выбора у меня не было. Герцог Орсо наверняка предложил за мою голову немалую сумму. Последние три месяца я прожила, от каждого встречного ожидая, что меня пырнут ножом, задушат или отравят.

– Хм. Мне это знакомо.

– Примите мое сочувствие.

– Мертвые знают, что малость сочувствия мне не помешала бы.

– От меня можете получить все, ибо оно того стоит. Вы такая же пешка в этой маленькой грязной игре, как и я, не правда ли? И потеряли даже больше, чем я. Глаз. Красоту.

Она вроде бы не двигалась с места, но в то же время стала ближе. Трясучка сгорбился.

– Может быть.

– Герцог Рогонт – мой старый знакомый. Не сказать, что надежный человек, но, несомненно, привлекательный.

– Может быть, – повторил, скрипнув зубами, Трясучка.

– Пришлось отдаться на его милость. Без особого желания, но все же это помощь, на время. Хотя, кажется, он уже нашел себе новую забаву.

– Монцу? – Трясучка сам об этом думал весь вечер, но сейчас возмутился. – Она не такая.

Карлотта дан Эйдер недоверчиво фыркнула:

– Правда? Не убийца, не вероломная лгунья, которая, чтобы добиться своего, использует всех и каждого? Она предала Никомо Коску, украла его кресло. И почему, вы думаете, ее пытался убить герцог Орсо? Да потому что следующее кресло, которое она собиралась украсть, принадлежит ему!

Малость отупев от выпитого, Трясучка не нашелся с ответом.

– Что ей помешает использовать Рогонта, чтобы добиться своего? Она любит кого-нибудь другого?

– Нет, – прорычал он. – Не знаю… нет, черт подери! Вы все перевираете!

Она приложила руку к белой груди.

– Я перевираю? Ее не зря прозвали Змеей Талина! Змея никого не любит, кроме себя!

– Вы сами сказали. Она использовала вас в Сипани. Вы ее ненавидите!

– Слезы лить над ее трупом я не стану, это правда. И буду горячо признательна человеку, который всадит в нее нож… очень горячо. Но это еще не делает меня лгуньей. – Она зашептала ему чуть ли не на ухо, обдавая его жарким дыханием, будившим наряду с гневом похоть: – Монцкарро Меркатто, Палач Каприле! Там убивали детей. Детей! На улицах! Она даже брату своему изменяла, как я слышала…

– Что? – Не надо было ему пить так много. Зал потихоньку начинал кружиться.

– Вы не знали?

– Чего не знал?

Трясучка ощутил странную смесь любопытства, страха и отвращения.

Эйдер положила руку ему на плечо. И он снова уловил запах – сладкий, кружащий голову, вызывающий тошноту.

– Они с братом были любовниками.