Лучше подавать холодным

И он собирался её убить, собственно только за то, что она трахается с кем-то ещё. Он представлял как закалывает её, зарубает её, режет её десятью разными способами. Он представлял отметины на её рёбрах и как он нежно просунет между ними лезвие. Он представлял порезы на её шее, и как его ладони точно лягут в их выемки и задушат её. Он думал, как будет здорово прижаться к ней ещё раз, в последний раз. Необъяснимо, почему ему приходилось столько раз спасать ей жизнь, рискуя при этом собой, чтобы сейчас размышлять как лучше эту жизнь оборвать. Оказалось правдой то, что говорил ему Девять Смертей — между любовью и ненавистью лишь лезвие ножа. Трясучка знал сотню способов убить женщину, и все они делали её одинаково мертвой. Вопрос представляло — где и когда. Она теперь всё время начеку, ждёт предательского кинжала. Может и не от него, но отовсюду. Их дохрена и помимо него, уж ему ли не знать. Рогонт всё понимал и оберегал её, как скряга свои запасы. Она нужна ему, привлечь все эти толпы на его сторону, и его люди постоянно на страже. Итак Трясучке оставалось ждать, и выбирать время. Но он вполне готов выказать терпение. Как сказала Карлотта — ничего путного не выйдет… в спешке.

— Держись поближе к ней.

— А? — Никто иной как великий Рогонт, ехал по его слепую сторону. Трясучка с трудом сдержался не расквасить кулак об его насмешивую, смазливую харю.

— У Орсо по прежнему есть друзья, здесь. — Глаза Рогонта нервно зыркнули поверх толпы. — Агенты. Убийцы. Повсюду опасно.

— Опасно? С виду тут всё так праздично.

— Ты сейчас пытаешься нас позабавить?

— Даже не приступал. — Трясучка выражал сейчас такую расслабленность и небрежность, что Рогонт не смог бы определить, издевается он или нет.

— Держись поближе к ней! Тебе положено быть телохранителем.

— Я знаю, кто я. — И Трясучка одарил Рогонта широчайшей из ухмылок. — Не ссы. — Он ударил в бока лошади и вырвался вперёд. Поближе к Монзе, как тот и велел. Вполне поближе, чтоб заметить её напрягшуюся скулу. Вполне поближе, в общем-то, чтоб двинуть секирой и раскроить ей череп.

— Я знаю, кто я, — прошептал он. Он не был чудовищем. Просто его уже достало.

Шествие наконец-то подошло к концу в самом сердце города, на площади перед Домом Сената. Крыша громаднейшего здания обрушилась много веков назад, мраморные ступени потрескались и поросли сорняком. Барельефы забытых богов на исполинском фронтоне стёрлись до неразберихи выпуклостей, насестов для легиона говорливых чаек. Десять поддерживающих его огромных колонн с виду держались лишь на честном слове, окрашенные протёками, облепленные обрывками старых объявлений. Но могучий пережиток древних времён до сих пор умалял убогие в своём тщеславии окружающие сооружения-выскочки, прославляя ушедшее величие Новой Империи.

Подиум из щербатых блоков выдавался начиная от ступеней, в затопившее площадь людское море. В одном из углов, в четыре человеческих роста, стояла изъеденная ветрами статуя Скарпиуса, дарующего миру надежду. Его простёртая рука отломилась у запястья несколько сот лет назад и, как самый вопиющий и образный пример ситуации в Стирии, никто не потрудился её восстановить. Перед статуей, на ступенях, у колонн — стояли стражники. Они носили на плащах чёрный талинский крест, но Монза прекрасно понимала, что это люди Рогонта. Пускай Стирии предназначено стать единой семьёй, но солдат в осприйском голубом здесь могли встретить не слишком восторжено.

Она соскочила с седла и зашагала по узкому проходу сквозь толпу. Люди напирали на стражников, кричали ей, умоляли благословить. Как будто прикосновение к ней принесёт им какую-то пользу. Покамест особо не принесло никому. Она безоглядно смотрела вперёд, только вперёд, от туго сжатых челюстей ломило скулы. Ожидала клинка, стрелы, дротика, что принесут ей конец. С удовольствием убила бы за сладкое забытье затяжки, хотя пыталась завязать и с затяжками и с убийствами.

Пока она поднималась по ступеням, над ней нависал Скарпиус, морща уголки своих покрытых лишайником глаз, будто бы говоря — неужто у них не нашлось кого-нибудь получше этой суки? Позади него вздымался чудовищный фронтон, и она представила, а что если в этот самый миг сотне тонн балансирующего на тех колоннах камня наконец взбредёт в голову рухнуть и разом смести всех стирийских предводителей, и её вместе с ними. Не малая её часть надеялась что так и будет, и это тяжкое мытарство побыстрее закончится.

Стайка отцов города — в смысле самых ушлых городских прохиндеев — нервно кучковалась на середине помоста, потея под баснословно дорогущей одеждой, голодно глядя на неё, как гуси на миску сухарей. Когда они с Рогонтом приблизились, старейшины поклонились, в унисон мотнув головами. Наводя на мысль, что они репетировали заранее. Это почему-то разозлило её больше всего.

— Поднимайтесь, — прорычала она.

Рогонт протянул руку. — Где венец? — Он щёлкнул пальцами. — Венец, венец!