Лучше подавать холодным

Жарко, но с блистающей поверхности моря дул успокоительный бриз и одна из вечнорастущего легиона новых шляп надёжно укутывала тенью его глаза. Опасно, в толпе наверняка сидел не один навострившийся убийца, но на этот раз в пределах лёгкой досягаемости имелось несколько куда более ненавидимых мишеней, чем он сам. Глоток, глоток, глоток — голосок пьяноты в его голове, естественно, никогда не затыкался насовсем. Но теперь он стал скорее сварливым шепотом, чем истошным воплем, и приветствия совершенно определённо помогали заглушить его.

Кроме приглушённого запаха водорослей, всё то же самое, что было в Осприи, после его знаменитой победы в Островной Битве. Когда он возвышался в стременах во главе колонны, внимая аплодисментам, вздымая руки и крича "Прошу, не надо!", что означало "Ещё, ещё!" Сама великая герцогиня Сефелина, рогонтова тётка, была той, кто нежилась в отражённых от него лучах славы, всего лишь за какие-то дни до попытки его отравить. Всего лишь за какие-то месяцы до того как ход войны повернулся против неё и её саму отравили. Вот она, стирийская политика. От этого он лишь не секунду задумался — зачем же он в неё влез.

— Меняется обстановка, стареют люди, вместо одних лиц появляются другие, но рукоплескания всё те же — сильные, заразительные и так недолги.

— У, — буркнул Трясучка. Похоже это стало основной фразой северянина, но Коску она вполне устраивала. Несмотря на периодические попытки измениться, он с несоизмеримо большим удовольствием предпочитал говорить, а не слушать.

— От Орсо меня, конечно же, всегда воротило, но в его падении для меня удовольствия мало. — В торце боковой улицы, пока они проезжали рядом, можно было рассмотреть вознёсшуюся статую приводящего в трепет Талинского герцога. Орсо фанатично покровительствовал скульпторам, предоставляя им себя в качестве натуры. С лицевой стороны возвели леса, и сейчас люди облепили его лицо, ликовали и колошматили молотками его суровые черты. — Так за секунду и походя откидывают вчерашних героев. Прямо как откинули меня самого.

— Походу ты закинулся обратно.

— В точности моя мысль! На всех несёт потоком. Смотри как они приветствуют Рогонта и его союзников, ещё на днях самую презренную мразь на лице мира. — Он указал на трепещущие листки, приклееные к ближайшей стене, на коих герцог Орсо выставлен засунутым головой в отхожее место. — Лишь соскобли последний слой плакатов и держу пари, обнаружишь иные, поливающие половину этого шествия самой отвратительной грязью, что можно выдумать. Припоминаю один, где Рогонт гадит в тарелку, а герцог Сальер вилкой уплетает содержимое. Другой, где герцог Лироцио пытается оседлать своего коня. И когда я говорю "оседлать"…

— Хех, — сказал Трясучка.

— В общем конь вышел не особо. Копни на пару слоёв глубже и — сгораю со стыда признаться — найдёшь несколько, выставляющих меня разбойником с самой чёрной на Земном Круге душой, но пока… — Коска послал вычурный поцелуй каким-то дамам на балконе, и они заулыбались и оживились, по всем признакам признавая его своим героем-освободителем.

Северянин пожал плечами. — Здесь, внизу, люди сами по себе ничего не весят. Ветер несёт их куда захочет.

— Я путешествовал по разным местам, — если бегство из одного раздираемого войной бардака в другой соответствовало данному определению — и, по моему опыту, повсюду народ не более увесист. — Он открутил колпачок фляжки. — У людей могут быть всякого рода укоренившиеся убеждения о мироздании в целом, которые оказываются крайне неудобными, когда требуется приложить их к своей собственной жизни. Немногие допустят, чтоб нравственность стала помехой их выгоде. Или даже удобству. Человек искренне во что-то верящий, невзирая на сопряжённые убытки — редкий и опасный тип.

— Есть особый вид придурков выбирающих трудный путь, просто потому что он правильный.

Коска как следует отхлебнул из фляжки, сморщился и поскрёб языком передние зубы. — Есть особый вид придурков которые не могут отличить правильный путь от неправильного. Я, сам понимаешь, не умел никогда. — Он встал в стременах, сдёрнул шляпу и широко ею взамхнул, ликуя как пятнадцатилетний мальчуган. В ответ толпа проревела своё одобрение. Прям будто бы он человек, достойный торжественной встречи. А вовсе не Никомо Коска.

Так тихо, что никто не в силах был услышать, так нежно, что мелодия звучала практически лишь в его сознании, Шенкт напевал.

— Вот она!

Напряжённая тишина разродилась бурей аплодисментов. Народ танцевал, вскидывал руки, славил в истерическом экстазе. Люди рыдали и хохотали, ликовали будто бы что-то в их жизни могло измениться хотя бы на заметную чуточку, когда Монцкарро Муркатто узурпирует престол.