Лучше подавать холодным.

Дружелюбный впрямь совсем не понимал еблю, а уж тем более любовь. По его возвращении в Талинс, Саджаам порой брал его с собой к шлюхам, и утверждал, что это награда. Отвергать награду казалось невежливо, сколь бы мало он её ни желал. по началу у него плохо получалось сохранять твёрдость члена. И даже позже, главное наслаждение от возни доставлял счёт числа тычков, прежде чем всё закончится.

Он попытался утихомирить свои разгулявшиеся нервы пересчитыванием цоканий копыт лошади. Походу лучше всего ему не встревать в щекотливые ситуации, оставить при себе беспокойства и позволить событиям течь своим чередом. Если Трясучка и убил бы её, Дружелюбному в общем-то один хер. Веришь, нет, полно народу мечтает её убить. Так и происходит, когда ты строишь из себя невесть что.

Трясучка чудовищем не был. Просто его уже достало.

Достало выставлять себя придурком. Достало, когда собственные добрые намерения ебут хуем в сраку. Достало перетирать себя из-за совести. Достало переживать из-за переживаний других. А самое главное до чёрта достало чесать свою морду. Он скорчил рожу вонзаясь ногтями в шрамы.

Монза была права. Пощада и трусость одно и тоже. Никто не награждал за добрые намерения. Ни здесь, ни на Севере, нигде. Жизнь - злая сволочь, и даётся тем кто берёт что захочет. Правда на стороне самых безжалостных, самых коварных, самых кровавых, и то как все эти мудаки её славят лишь подтверждает это. Он видел как она медленно проезжает впереди, на своём чёрном коне, с ветерком топорщатся волосы. Так или иначе, она во всём права.

И он собирался её убить, собственно только за то, что она трахается с кем-то ещё. Он представлял как закалывает её, зарубает её, режет её десятью разными способами. Он представлял отметины на её рёбрах и как он нежно просунет между ними лезвие. Он представлял порезы на её шее, и как его ладони точно лягут в их выемки и задушат её. Он думал, как будет здорово прижаться к ней ещё раз, в последний раз. Необъяснимо, почему ему приходилось столько раз спасать ей жизнь, рискуя при этом собой, чтобы сейчас размышлять как лучше эту жизнь оборвать. Оказалось правдой то, что говорил ему Девять Смертей - между любовью и ненавистью лишь лезвие ножа. Трясучка знал сотню способов убить женщину, и все они делали её одинаково мертвой. Вопрос представляло - где и когда. Она теперь всё время начеку, ждёт предательского кинжала. Может и не от него, но отовсюду. Их дохрена и помимо него, уж ему ли не знать. Рогонт всё понимал и оберегал её, как скряга свои запасы. Она нужна ему, привлечь все эти толпы на его сторону, и его люди постоянно на страже. Итак Трясучке оставалось ждать, и выбирать время. Но он вполне готов выказать терпение. Как сказала Карлотта - ничего путного не выйдет... в спешке.

- Держись поближе к ней.

- А? - Никто иной как великий Рогонт, ехал по его слепую сторону. Трясучка с трудом сдержался не расквасить кулак об его насмешивую, смазливую харю.

- У Орсо по прежнему есть друзья, здесь. - Глаза Рогонта нервно зыркнули поверх толпы. - Агенты. Убийцы. Повсюду опасно.

- Опасно? С виду тут всё так праздично.

- Ты сейчас пытаешься нас позабавить?

- Даже не приступал. - Трясучка выражал сейчас такую расслабленность и небрежность, что Рогонт не смог бы определить, издевается он или нет.

- Держись поближе к ней! Тебе положено быть телохранителем.

- Я знаю, кто я. - И Трясучка одарил Рогонта широчайшей из ухмылок. - Не ссы. - Он ударил в бока лошади и вырвался вперёд. Поближе к Монзе, как тот и велел. Вполне поближе, чтоб заметить её напрягшуюся скулу. Вполне поближе, в общем-то, чтоб двинуть секирой и раскроить ей череп.

- Я знаю, кто я, - прошептал он. Он не был чудовищем. Просто его уже достало.

Шествие наконец-то подошло к концу в самом сердце города, на площади перед Домом Сената. Крыша громаднейшего здания обрушилась много веков назад, мраморные ступени потрескались и поросли сорняком. Барельефы забытых богов на исполинском фронтоне стёрлись до неразберихи выпуклостей, насестов для легиона говорливых чаек. Десять поддерживающих его огромных колонн с виду держались лишь на честном слове, окрашенные протёками, облепленные обрывками старых объявлений. Но могучий пережиток древних времён до сих пор умалял убогие в своём тщеславии окружающие сооружения-выскочки, прославляя ушедшее величие Новой Империи.

Подиум из щербатых блоков выдавался начиная от ступеней, в затопившее площадь людское море. В одном из углов, в четыре человеческих роста, стояла изъеденная ветрами статуя Скарпиуса, дарующего миру надежду. Его простёртая рука отломилась у запястья несколько сот лет назад и, как самый вопиющий и образный пример ситуации в Стирии, никто не потрудился её восстановить. Перед статуей, на ступенях, у колонн - стояли стражники. Они носили на плащах чёрный талинский крест, но Монза прекрасно понимала, что это люди Рогонта. Пускай Стирии предназначено стать единой семьёй, но солдат в осприйском голубом здесь могли встретить не слишком восторжено.