– Господи! Никогда не думал об этом. Надеюсь, что нет. Мне они нравятся! – засмеялся Дьюкейн. – С тобой я чувствую себя лучше, Вилли. Давай выпьем.
– Немного виски, может быть, на сон грядущий. Спасибо.
– Ты загорел. Много был на солнце?
– Просто от лени.
– Ты выглядишь веселым, Вилли.
– Да просто сумасшедшим, наверно.
– Октавиен и Кейт благополучно уехали?
– Да, столько шума было, как обычно.
– Надеюсь, им понравится в Танжере. Я сам думал, что он похож на Тотнэм-Корт-роуд.
– Им
– Да. Они счастливые люди.
Оба, Вилли и Дьюкейн, вздохнули.
– Счастье, – сказал Вилли, – это просто вопрос ежедневной занятости сознания чем-нибудь, удовольствиями, но только не собой. Проклят тот, кто ежедневно неустанно и мучительно занимается самим собой.
– Да, – сказал Дьюкейн, – Кейт и Октавиен – гедонисты, они не очень глубоко заняты собой, и потому люди вокруг них тоже счастливы.
Дьюкейн подумал: вот как раз минута, когда Вилли может рассказать что-нибудь о себе, если я буду настаивать. Я думаю, он хочет этого сам. Но я не буду. У меня слишком много своих бед.
– Там все в порядке?
– И да и нет. Я их мало вижу. Пола чем-то обеспокоена, она о чем-то умалчивает.
И не она одна, думал Дьюкейн мрачно. Он сказал:
– Печально слышать. Надо побольше с ней видеться.
«Я на инстинктивном уровне уверен, что все, что людям нужно, – это моя помощь», – подумал Дьюкейн с горечью.
– Да, повидайся с Полой, Джон. А бедняжка Барбара очень страдает из-за кота.
– Кот так и не вернулся?
– Нет.
– Думаю, вернется.
– Барби – такое милое дитя, но, конечно, безнадежно испорченное.
– Хм.
Дьюкейн чувствовал себя деморализованным, а так как это было непривычно, он был встревожен. Он был из тех людей, кто должен думать о себе хорошо. Сама энергия его жизни порождалась чистой совестью и живым, сознательным альтруизмом. Как он имел случай заметить только что, он привык воображать себя сильным, самодостаточным, безупречным и довольно строгим человеком, для которого помощь другим была вполне естественной. Если у Полы неприятности, то, очевидно, она нуждалась в поддержке, сострадании Джона Дьюкейна. Думать таким образом стало для него просто рефлексом. Абстрактно Дьюкейн знал, что тот, кто считает себя идеальным, как правило, ошибается, но разрушение образа в его случае не подтвердило этой ветхой истины, а, скорее, внесло в его душу смятение и слабость. Я не могу никому помочь, думал он, не потому только, что недостоин, но у меня просто нет сил, у меня и сейчас нет сил протянуть руку Вилли, я слишком изнервничался от всей этой путаницы и от чувства вины.
Он провел часть вчерашнего вечера с Джессикой и безучастно согласился «продолжать видеться с ней». Они горько и почти враждебно спорили о том, как часто они будут видеться. Дьюкейн настаивал на том, чтобы не чаще раза в две недели. Джессика не вопила, не плакала. Она остро, въедливо спорила. Она допрашивала Дьюкейна опять, есть ли у него любовница, а он снова отрицал это. Они смотрели друг на друга подозрительно и враждебно и резко расстались. Дьюкейн думал, но был слишком измучен, чтобы сформулировать, что если два человека так суровы друг к другу, так немилостивы, то им должно бы хватить ума и силы расстаться. Но потом, все еще размышляя о вечере, он почувствовал стыд из-за своего недоброго поведения и снова поддался слабости и неуверенности.
Он уже виделся и с Макгратом снова и снова дал ему немного денег. Он сожалел, что был несколько суров с ним при первой встрече, ведь он мог бы сразу попытаться уговорить Макграта продать еще больше информации о Рэдичи. Дьюкейн сухо отметил, что его прежние угрызения о подкупе Макграта и о собственном унижении, казалось, исчезли, потому что теперь он находился с этим типом в коммерческих отношениях. Но Макграт, как этого и желал Дьюкейн, до сих пор не был уверен, что Дьюкейн станет регулярно выплачивать деньги за то, чтобы он не посылал писем «двум молодым женщинам», а поэтому хитрил, намекал на какие-то еще обстоятельства, которые мог бы открыть, если бы его достойно вознаграждали, и назначал новое свидание. На самом деле Дьюкейн уже сомневался, что у Макграта еще осталось что сообщить. Что касается писем, то Дьюкейн убедил себя, что это просто временная уловка и что у него нет иного выхода. Он должен, когда будет соответствующая возможность, рассказать Кейт и Джессике о существовании друг друга и подготовить их к этой неприятности. Они обе были разумные женщины, и все, возможно, уладится. Пострадает только его достоинство, но лучше уж пусть оно страдает.