Лучше не бывает

– Мы отдыхали на Черном море летом, – продолжал Вилли. – Каждое утро я ходил с моей нянькой в городской сад, она садилась и начинала вязать, а я делал вид, что играю. На самом деле я не играл, потому что я не умел играть при людях и я боялся других детей. Я понимал, что полагалось, чтобы я бегал, я и бегал и делал вид, что я делаю вид, будто я – лошадь. Но я все время беспокоился, что кто-нибудь взглянет на меня и поймет, что все это одно притворство и что я совсем не беззаботное играющее дитя, а несчастное, бегающее взад-вперед существо. Я бы хотел просто сидеть рядом с нянькой, но она не позволяла, а говорила, чтобы я бегал и радовался жизни. В саду были и другие дети, но в основном они все были старше меня, и у них были свои компании. Но вот однажды в сад пришла светловолосая девочка с черно-белой собачкой. Няня девочки уселась рядом с моей няней, и я начал играть с собачкой. Я был слишком скромен, не осмеливаясь не то что заговорить с девочкой, но даже просто рассмотреть ее как следует. На ней было голубое бархатное пальто и маленькие голубые ботиночки. Я и сейчас как будто вижу их. И это было все, что я осмелился увидеть в первые дни. Она была неопределенным существом где-то рядом, я играл только с собачкой. Я любил играть с собачкой, это действительно была игра, но еще больше я хотел бы играть с девочкой, но она приходила и садилась рядом со своей нянькой, хотя нянька не раз ей говорила, что она может со мной поиграть, если хочет… Потом она стала садиться ближе ко мне, когда я ласкал собаку, и однажды, когда я сидел на траве с собакой, лежавшей рядом, она подошла и тоже села рядом, и тогда я спросил, как зовут собачку. Я и сейчас помню теплую гладкую спину собачки, которую я гладил, а она трепала ее за уши, и я могу видеть ее лицо, каким я увидел ее в первый раз, – круглое, розовое, сияющее, мерцающее лицо. У нее были короткие, очень светлые волосы, и у нее был такой смешной маленький сердитый рот, и я любил ее. Мы немного поговорили, а потом она пригласила меня поиграть. Я был одиноким ребенком и не умел играть с другими детьми. Я не знал никаких игр, в которые можно было играть с кем-нибудь, я умел играть только один. Я сказал, что хотел бы поиграть с ней, но не знаю как. Она стала учить меня играть, но я был слишком туп и слишком старался понять, и, по-моему, в этой игре должно было участвовать сразу несколько человек. В конце концов мы просто играли с собакой, бегали с ней, дразнили ее, пытались выучить фокусам. Теперь я каждый день рвался в этот сад, чтобы увидеть девочку, и был очень счастлив. Сейчас я понимаю, что, скорее всего, это были самые счастливые дни моей жизни. Однажды я подумал, что хорошо бы подарить что-нибудь девочке и собачке, и я уговорил родителей купить маленький желтый резиновый мяч, чтобы играть с собачкой, – мы бы его кидали, а собачка приносила бы его обратно. Я не мог дождаться следующего утра. Я горел желанием показать моей подружке желтый мяч и кинуть его собачке. На следующий день я пришел в сад, и там была девочка в синем пальто и синих ботинках, и вокруг нее бегала черно-белая собачка. Я показал ей желтый мяч, и я кинул его собачке, и та побежала за ним, поймала его, и он застрял у нее в горле – она задохнулась и умерла.

– О боже! – сказала Мэри. Она приподнялась и встала на колени в плющ. Развязка истории случилась так внезапно, что она не знала, что сказать. – Как же так… Вилли… Что случилось потом?

– Больше я ничего не видел, нянька увела меня. У меня была истерика целый день, а на следующий день началась лихорадка. А потом нам пора было возвращаться домой. Больше я никогда не видел ту маленькую девочку.

– О Вилли, – сказала она, – мне так жаль, так жаль…

Воцарилось молчание. Далекий крик кукушки дырявил тишину. В голове Мэри, как на старой потемневшей открытке, появилась сценка, затмившая кладбище перед глазами. Она увидела общественный сад, сплетничающих нянек, воспитанных, прилично одетых детей, резвящуюся собачку. Отчаянно ища слова, она хотела спросить, как звали эту девочку. Она спросила, как звали собачку.

Молчание. Она подумала: он не помнит. И взглянула на него.

Вилли сидел совершенно прямо, обхватив руками колени, по его лицу текли слезы. Наполовину открытый рот скривился, и после двух попыток он смог произнести:

– Ровер. Это был английский терьер, было модно давать им английские имена.

– О мой дорогой, – сказала Мэри.

Она неловко подвинулась к нему, стараясь держаться прямо на упругой поверхности. Она склонилась над ним, обняв его одной рукой и уткнувшись лицом ему в плечо. Вилли вытер слезы чистым носовым платком. Мэри обняла его другой рукой, так что она смогла сцепить руки, и потерлась щекой о его пиджак. Она почувствовала, как его тело напряглось в ее объятиях, и подумала: его это совсем не успокаивает, не утешает. Она сжала его крепче и отпустила. Яркий воздушный свет удивил ее, будто она побывала в каком-то темном месте.

Она сказала:

– Послушай, Вилли, послушай и не думай, что я сошла с ума. Ты на мне женишься?

– Что?

– Я спросила, женишься ли ты на мне.