Лучше не бывает

Еще она была, понял он, матерью-богиней. Она была матерью для всех в Трескомбе. В этом свете простота ее роли виделась ему почти в мистическом ореоле. Она преобразилась для него благодаря его ревности к Вилли, ревности, которая удивила его самого, проявившись вначале как необъяснимая депрессия, простой недостаток благородства. Эта ревность очень отличалась от ревности к Октавиену, которую он ненадолго ощутил, когда потерял Кейт. Ревность к Октавиену обнажила его собственную ситуацию как непорядочную и идиотическую. А ревность к Вилли заставила его почувствовать: это моя девушка. И вслед за этим: я хочу эту девушку. Она моя.

Ему казалось теперь, и это только обостряло боль, что он побуждал ее выйти замуж за Вилли только из чувства вины и ощущения собственной неудачи с Вилли. Разумеется, она не должна узнать о его чувствах, и Вилли тоже не должен узнать. Как только они поженятся, он будет абсолютно избегать общения с ними. Я выпаду из этой истории, подумал он. У него было тяжелое чувство, что он оказался в полной изоляции: все покинули его, а женщина, которая могла бы спасти его, была увлечена другим.

Он смотрел на Мэри. Все его тело болело от ощущения того, как много она могла бы сделать для него. Причиняя себе намеренно острую, отрезвляющую боль, он спросил:

– Как поживает Вилли?

– О, очень хорошо, полагаю. То есть лучше, чем обычно.

– Когда вы поженитесь? – спросил Дьюкейн.

Мэри поставила стакан на мраморный восьмиугольный столик. Она покраснела и затаила дыхание.

– Но я не собираюсь выходить замуж за Вилли.

Дьюкейн обошел кресло и сел в него.

– Вы говорили, что срок еще не определен.

– Это вообще не произойдет. Вилли не хочет жениться. Все это было ошибкой.

Она выглядела такой несчастной.

– Извините, – сказал Дьюкейн.

– Я думала, Кейт рассказала вам, – сказала Мэри. Она покраснела и упорно смотрела на стакан.

– Нет, – сказал Дьюкейн. Он подумал, что лучше я скажу ей: «Кейт и я… ну, не думаю, что мы будем видеться так же часто, как прежде… по крайней мере, не так…»

– Вы всерьез поссорились с ней? – спросила Мэри очень тихо.

– Нет, не всерьез. Но… я лучше расскажу вам, хотя это не улучшит ваше мнение обо мне. Я был раньше связан с одной девушкой в Лондоне, а Кейт узнала об этом, ей не понравилось, что я лгал, а я действительно лгал. Все это довольно запутанно. И это все испортило. Глупо было с моей стороны воображать, что я могу манипулировать Кейт.

Не так я говорю, подумал он. Все это кажется еще ужаснее. Она всегда будет думать обо мне плохо.

– Понимаю, девушка… понимаю.

Он сидел в напряженной позе.

– Вы, наверно, расстроились из-за Вилли, простите.

– Да. Он вроде бы отверг меня.

Она любит его, подумал он, она любит его. Со временем она уговорит его. О боже.

Мэри начала медленно подбирать свое пальто, лежавшее у ее ног.

– Что ж, я надеюсь, вы будете счастливы, Джон, счастливы с… Да.

– Не уходите, Мэри.

– У меня свидание.

Он застонал про себя. Ему хотелось обнять ее, он хотел все рассказать ей, он хотел, чтобы она поняла.

– Разрешите мне подарить вам что-нибудь, прежде чем вы уйдете, что-нибудь, что вы возьмете с собой. – Он поспешно оглядел комнату. На столе на груде каких-то бумаг лежало французское стеклянное пресс-папье. Он схватил его и бросил Мэри на колени. В следующее мгновение он увидел, что она рыдает.

– Что случилось, сердце мое? – Дьюкейн встал на колени рядом с ней, отодвинув стол. Он прикоснулся к ее колену.

Прижимая пресс-папье к юбке и сморкаясь, Мэри проговорила:

– Джон, вы подумаете, что я сошла с ума, но вы не беспокойтесь. Я должна вам кое-что сказать. Не могу уйти от вас, не сказав это. Я не любила Вилли по-настоящему. Я любила Вилли очень, я его любила, но это не настоящая любовь. Я знаю, на что похожа настоящая любовь и какая это ужасная вещь. Я не должна бы говорить вам это. У вас есть девушка, и вы были так необыкновенно добры ко мне, я не должна бы беспокоить вас и лучше бы промолчать об этом…

– Мэри, ради всего святого, о чем вы говорите?

– Я люблю вас, Джон. Я влюблена в вас. Простите. Я знаю, это невероятно, и, возможно, вы мне не поверите, но это правда, я очень виновата. Я вам обещаю, что буду вести себя разумно и не буду надоедать вам и не буду настаивать на встречах, теперь вы и не захотите видеть меня… О боже! – Она спрятала лицо в носовой платок.

Дьюкейн поднялся. Он подошел к окну и посмотрел на прекрасную герань, на прекрасные машины и голубое вечернее небо, в котором летело множество прекрасных самолетов к лондонскому аэропорту. Он постарался контролировать свой голос.

– Мэри, вы действительно договорились с кем-то пообедать?

– Нет. Я просто так сказала. Извините, Джон. Я ухожу.

– Я прошу вас остаться и обсудить ситуацию. В доме полно еды, и у меня есть бутылка вина.

– Нет смысла обсуждать это. Это только ухудшит все. Нечего больше сказать. Я просто люблю вас. Вот и все.

– Это только половина дела, – сказал Дьюкейн. – Возможно, за обедом вы узнаете вторую половину.

40

– Это действительно случилось?

– Да.

– Ты уверен, что делал все правильно?

– Господи, уверен!

– Ну, мне не понравилось.