Ловцы жемчуга

— Проклятый идиот! — выругался Попастратос. — Ничего он не получит! Дай ему наргиле! Дай ему кофе, но не очень крепкое! И ни листка кната!

Последнее приказание было излишне, потому что ключ от кладовой, где был закрыт кнат, лежал у него в кармане.

Рифа исчезла. Гнев господина тоже исчез. Но через полчаса он вдруг вспомнил о чем-то и встревоженный поднялся наверх посмотреть, что делает этот безумец. Но комната Абдаллаха была пуста.

В одно мгновенье господин Попастратос поднял на ноги весь дом и в сопровождении многочисленной свиты слуг выскочил на улицу. Он догнал Абдаллаха вблизи дома господина Бабелона. Тот шел и дрожал, как осиновый лист.

— Куда идешь? — закричал на него Попастратос.

— За кнатом, — отвечал Абдаллах. — Старик с зонтиком даст мне.

Господин Попастратос разразился проклятиями на незнакомом языке.

— Вернись! — потребовал он. — Я дам тебе кнат.

Абдаллах согласился.

Он снова попал в свои райские сады, а господин Попастратос — в свою канцелярию. Вскоре от господина Бабе- лона пришел слуга со связкой кната и запиской, в которой было только два французских слова:

— Bon voyage! (Бон вояж! — счастливого пути!)

Это казалось странным, но господин Попастратос сразу понял о каком пути идет речь.

Он понял и то, что немедля надо что-то делать.

Вечером он навестил хакима Муссу, тучного мужчину с жиденькой бородкой и сладкими глазками, который с тех пор как Али Саид прогнал своего врача, часто ездил в Джумеле и лечил своего пациента больше словами, чем лекарством.

Свидание продолжалось долго. Господин Попастратос опорожнил свои карманы и в полночь вернулся домой, хотя и без денег, но зато с надеждой.

На другой день хаким Мусса отплыл на Дахлак, чтобы вскоре же возвратиться обратно.

И через две недели, в новолуние, Али Саид вздохнул последний раз. Он задыхался, хватая воздух жадно открытым ртом, умирал, глядя на свои жемчужины. Он не мог найти среди них ни ту, ради которой погиб Аусса, ни другие, на которых тоже были слезы и кровь, ни ту, которая выпала из раковины в расщелину и которую нашел Раскалла, этот баркале, бродяга и. нищий. Он видел только неясное свечение, которое то вспыхивало, то гасло…

Так умер знаменитый Господин Жемчуг.

Не помогло ему и чудодейственное лекарство, которое дал ему хаким Мусса в свой последний визит, сказав, что его нужно употреблять только в новолуние.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Глава I

Недомогание Гамида было серьезное. Оно не прошло и в Массауа, где было вдоволь чистой воды. Понос не проходил… В Массауа у Саффара не было другого жилья, кроме палубы «Эль-Сейфа», а у Гамида была своя комнатушка на окраине города. Туда Саффар и перевез его, там и остался, чтобы ухаживать за ним. Корабль стоял на причале, и матросам было нечего делать, потому что господин Попастратос был занят своими делами, связанными с жемчугом.

А у Саффара появилась крыша над головой, и он был рад этому. Кто же еще смог бы присматривать за Гамидом? Кто бы смог держать его в чистоте, носить ему чудодейственные амулеты и не менее чудодейственные лекарства, которые помогали даже тогда, когда от больного отказывались знахари? Никто. Почему? Чему учит коран? Здоров — благодари аллаха. Болен — воля аллаха. Умер — мир аллаху.

Но в последнее время в голову Саффара все чаще приходила мысль о том, что воля аллаха не так уж могущественна, и что воля других существ тоже что-то значит. Это было тогда, когда он вспомнил Ауссу и кровь, которая стекала на песок и впитывалась в него. Он попытался сказать об этом Гамиду, но ему показалось, что Гамид или не понял его, или не захотел понять. Гамид считался с волей аллаха. Он был слаб и немощен, и он считал, что вера поможет ему. Тогда Саффар намекал ему, что может он, Саффар, лучше уйдет, потому что ведь Гамид с помощью аллаха выздоровеет сам. Если же умрет — иншаллах!.. Но едва он направился к двери — это он сделал только для вида — как Гамид окликнул его. Гамид боялся оставаться наедине с аллахом. И Саффар улыбался. Он перерос своего учителя…

Болезнь Гамида была такая же нечистая, как и вода Ходейды. Другой бы уже покинул его, но Саффар остался. Он любил Гамида, как брата. Часто он думал и об этом и, наконец, обнаружил причину. Он пришел к выводу, что его тянет к себе не тело Гамида, а душа его. Гамид пробудил и его, Саффара, душу. А сам Гамид лежал в своей хижине, смотрел на небо сквозь крохотное окошко, молясь аллаху, и надеялся только на Саффара.

Это казалось непонятным. Он египтянин, человек со светлой кожей, он, кормчий двадцатипятитонного корабля, вглядывался в этого нагого чернокожего сомалийца, бывшего ныряльщика, почти раба, с клоком спутанных волос на голове, с набедренной повязкой и худыми ногами. Он глядел на него снизу, потому что он, Гамид, лежал, а Саффар стоял.

Но это было не все, совсем не все. Разница между ними была более глубокая, дело было не только в положениях их тел. Разница была в том, что Саффар рос и разгибал свою спину, а Гамид оставался тем же.