Ловцы снов

В первый момент я удивился только тому, что у неё такой высокий и чистый голос. А дальше – только бормотал про себя: «Совпадение, совпадение, совпадение, сегодня целый день дует ветер, погода меняется каждые две минуты, ну, это же Ленхамаари, тут погода меняется каждые две минуты, совпадение, совпадение…»

И понимал, что это неправда.

Не знаю, сколько времени понадобилось ветру, чтобы растащить тучи. Очень мало – вот всё, что я осознал.

Эгле ахнула, прижала ладони ко рту. Обернулась к Марсену:

– Как ты это сделал? Я ни звука не слышала.

– А это и не я, – развёл руками Марсен. – Непотребства я прекратил у последней кофейни.

Тут уже мы оба вытаращились на него непонимающе. Он нам в ответ, конечно, улыбнулся.

– Заклинания не поются тайком, Эгле. Даже в шутку. На них всегда есть кому реагировать, особенно при таком ветре. Но, конечно, – он бросил на меня быстрый взгляд, – можешь считать всё это простым совпадением, Сим тоже сейчас пытается себя в этом убедить.

В глазах Эгле, когда она посмотрела на Марсена, была странная тоска. Очень понятная мне тоска.

– Не надо, – мягко сказала она каким-то чужим голосом, – не надо.

Секунд через двадцать я осознал, что злюсь. Очень злюсь. Злюсь, как никогда в жизни.

Я ненавидел это с самого детства. У взрослых есть один плюс – они придумывают сказки. И один минус – они сами выбирают время, чтобы сказать тебе, что чудес не бывает. Они думают, что лучше знают, когда ты к этому готов. Почему-то они считают, что создать иллюзию чудесной дружелюбной реальности, а потом зверски уничтожить её у тебя на глазах – это такой этап становления личности, без которого ну вот никак. Может, они и правы. Только непонятно, когда им верить, а когда нет. Они учат тебя, что врать нехорошо, а потом попрекают за то, что ты не слишком изворотлив. Они учат тебя защищать слабых, а потом пишут замечания в дневник за драки. Это не твоё дело, понимаешь, это его дело. Может, он вообще сам нарвался.

И да, если спросить: «Так значит, не всех слабых надо защищать?», они ответят. Закатят глаза и воскликнут: «Ах, юношеский максимализм!»

И ты понимаешь, к чему ведёт вся эта дрянь. Добро пожаловать во взрослый мир. В мир беспомощности. В мир двойных стандартов и идиотских отмазок. В мир, где честность, дружбу, привязанность можно назвать такими словами, что…

Что можно просто сразу повеситься, если ты с кем-то дружишь, с кем-то честен, к кому-то привязан. Всё это будет характеризовать тебя как неудачника.

Марсен, конечно, был не из таких. Он был хуже. Особенно я ненавижу «героев на один день», которые стремятся вернуть иллюзию чудесной реальности. Пусть малютки порадуются, им ведь и так недолго осталось. Эти «герои» точно знают, что малютки ни за что не решатся повторить чудо сами. У них кишка тонка посмотреть в лицо разочарованию. Но зато проживут остаток бессмысленной жизни с надеждой, с верой в чудо, с этим чёртовым драным дрессированным и кастрированным котом Шрёдингера – было или не было?

Я встал рядом с Эгле, перед Марсеном.

– Крючконосый, – начал я, – если ты ещё не понял, мы больны. Возможно, никогда не вылечимся. Мы никогда не будем заниматься звукомагией и не будем творить чудес. Нужна публика – убирайся туда, где понимают кэлингу. Хочешь играть с нами в поддавки, чтобы мы чувствовали себя людьми… – Я объяснил ему, куда он может засунуть свою жалость.

Как и всегда, когда я говорил ему гадости, Марсен смотрел на меня без тени гнева. Правда, на этот раз даже не стал прикидываться виноватым школьником. И ещё глаза неуловимо потемнели. Всё тот же песок на отмели, но уже в пасмурный день.

– Прости, – спокойно ответил он, – я не знал, что ты так это всё воспринимаешь.

До дома Эгле мы шли в молчании. Она улыбнулась нам, прежде чем скрыться за створкой маленьких ворот, но ничего не сказала.

Нам с Марсеном всё ещё было по пути. Я уже собирался вспомнить про неотложные дела, но он меня опередил:

– Теперь слушай меня, – всё так же спокойно сказал он, продолжая неторопливо идти вперёд. – Ты в курсе, что за болезнь у Эгле?

– А ты что, запамятовал? – огрызнулся я.

– Я – нет. А вот ты, похоже, забыл, что она резонирует со всеми, кто звучит поблизости.

Не без труда, но всё же мне удалось саркастично улыбнуться:

– Какой же ты… думаешь, об этом можно забыть? Если только рядом с ней я понимаю, насколько всё плохо со мной?

Мои мимические усилия оказались напрасны, Марсен на меня не смотрел.

– Когда мы втроём, это не имеет никакого значения.

– Почему?

– Потому что я гораздо сильнее. В данном случае – громче.

Это не было угрозой или бахвальством. Просто факт. До которого я как-то не додумался. И вовсе не был уверен, что в этом стоило винить una corda.

– Когда я поблизости, – продолжал Марсен, – для Эгле нет ничего проще, чем творить звукомагию. Поверь, она всё делает сама.

– Она делает… что? – глупо переспросил я.

– Чудеса, – пожал плечами Марсен. – Не смотри на меня так, я тоже не сразу понял. Просто она выключает плеер не прикасаясь к нему. Думаю, она и сама не знает, что это невозможно без звукомагии.

– Невозможно?

Марсен фыркнул.