Ловите конский топот. Том 1. Исхода нет, есть только выходы...

Сложно? Согласен. Так я пишу на тот случай, когда я умру, что обязательно и необходимо (желательно — попозже), но не исключается, что и в любую ближайшую минуту, а кто-нибудь захочет узнать, что же там у них происходило на самом деле. Поэтому изо всех сил стараюсь не лицемерить и не «лакировать действительность».

Удолин, выпив три необходимые рюмки, которые приводили его в норму, наклонился ко мне и шепотом спросил:

— Вы — в порядке?

— Смотря что вы имеете в виду. Интеллектуально и эмоционально — в порядке. Не хуже, чем всегда. Глядя на обстановку — не совсем уверен. Без вас, Константин Васильевич, тут плоховато получается…

— Я это и так вижу. Вы, Андрей Дмитриевич, человек очень здравомыслящий. И если вы сейчас не совсем в настроении веселиться, так, может, незаметно удалимся для приватной беседы?

— Именно это я и вам хотел предложить. Только давайте действительно незаметно…

Это нетрудно, когда застолье в разгаре. Любой человек имеет право выйти освежиться. Хоть в туалет, хоть на балкон.

По пути я совсем незаметно кивнул Кирсанову. Уж сообразит, как, не привлекая внимания, последовать за нами. Тем более веселье было в самом разгаре. Антон, изображая из себя радушного хозяина, знающего, кому что нужно, вызвал на небольшой подиум в левом углу зала цыганский хор. А что? Хоть негритянский диксиленд мог обеспечить, хоть камерный квартет «Метрополитен оперы». Лишь бы попросили. Это, может, еще старший лейтенант Белли мог удивиться, да и то если б ему не сказали, что это то же кино, только иного уровня.

Сашка и Левашов остались прикрывать тылы. Не самая простая задача. Иногда — смертельная, но не сейчас, надеюсь.

В десятке метров от царской анфилады, в конце малозаметного бокового коридора, скрытого портьерами, нашлось подходящее место. В ином стиле и из других времен. Если уметь — оно всегда найдется. Где захочешь.

Мы подождали, пока нас догонит подполковник Кирсанов, по непонятной для меня причине не захотевший принять полковничий чин, предложенный ему еще два года назад. Отговорился тем, что погоны с тремя звездочками ему «с младых ногтей» нравятся больше, чем гладкие. Однако, подозреваю, дело в другом. Как пел бард двухтысячных годов Трофим: «Не по душе мне звездочки по блату». У всех свои принципы, особенно если хранящиеся в ящике стола погоны не влияют на «оклад жалованья».

Затворили за собой тяжелую дверь и все трое, я это заметил, испытали своеобразное облегчение. Не нужно больше скрывать своих мыслей и подстраиваться под общее настроение.

Тем не менее, заняв наиболее выигрышное место в «буфетной», так, наверное, называлось это помещение во времена «до исторического материализма» я вытащил из-под ремня тяжелый пистолет и положил его по правую руку, стволом в сторону двери.

— Зачем, Андрей? — спросил Удолин. Его смертоносное железо отчего-то нервировало. Некромант все-таки. Личные ассоциации…

— Мешает сидеть. Рукояткой в ребра упирается…

— Я не в этом смысле. Зачем вообще с собой оружие носить? Особенно здесь. Ни от чего ведь, если такой момент настанет, не спасет.

— Кто бы говорил, Константин Васильевич. Вас мы как раз с помощью примитивного стрелкового оружия спасли, чем, кстати, повернули вашу жизнь совершенно в другую сторону. Помните. Разве не польза?

— Нет, Андрей, мне вас никогда не понять. Там был совершенно другой случай. Но стреляли вы изумительно, если для вас это комплимент…

Да уж, пострелять тогда пришлось!

— Ну и что непонятного? Вы вот не сумели силой духа заставить Агранова с почестями отвезти вас в лучший номер «Националя», а мы смогли сделать намного больше… Знаете, попался мне в той, двадцать первого века Москве старый друг, литератор-интеллектуал. И под пол-литра очищенной прочел творение, заслуживающее внесения в антологии:

На исходе века взял и ниспроверг
Злого человека добрый человек.
Из гранатомета шлеп его, козла!
Стало быть, добро-то посильнее зла![69]

Кирсанов рассмеялся от души, а Удолин развел руками. На таком уровне, мол, я не разговариваю.

— Как хотите, — обращаясь только к профессору и мгновенно вернув холодно-отстраненное выражения лица, сказал Кирсанов, — я Андрея Дмитриевича великолепно понимаю. — И тут же достал из кобуры, прикрытой полой пиджака, самый обыкновенный «наган». Положил его напротив моего «Манлихера». — На самом деле — ремень оттягивает. Пусть здесь полежит. Я, Константин Васильевич, в отличие от вас никогда не занимался чернокнижием и другими вещами, выходящими за пределы казенного православия. Да и православие для меня только форма, содержание заключается совсем в другом…

— Это бесспорно. Официальная религия к реалиям жизни особого отношения не имеет. Но ваше преклонение перед оружием как может сочетаться с упражнениями в развитии силы духа? А вы ведь на этой стезе за то время, что мы знакомы, достигли существенного прогресса…