Ловите конский топот. Том 1. Исхода нет, есть только выходы...

В критический момент мы, конечно, примем оптимальное решение, а до того пусть все идет, как идет. И друзья выскажут свои истинные взгляды и интересы, и противодействующие силы, откуда бы они ни исходили, тем или иным образом проявятся, если вообще существуют в природе. Принципа «разделяй и властвуй» никто не отменял. У меня иногда мелькала мысль, что и Дайяна может (могла) работать в сговоре или под контролем дуггуров, и все вообще прежде непонятные события можно списать на них. Как раньше удалось пересмотреть земную историю последних полутора веков, узнав о противостоянии аггров и форзейлей.

Мы же будем просто наблюдать через призму принятой гипотезы исследования, и отслеживать не укладывающиеся в нее явления.

…На данный момент мы имеем что?

Наших друзей-конфидентов, как мне кажется, слегка удивило единодушие «великих магистров». И тех, с кем мы затевали предварительный разговор, и тех, кто ничего об этом не зная, просто пытались самоутвердиться, ориентируясь на известную степень нашей несговорчивости и, как говорится, авторитаризма. Еще одной неожиданностью для ряда товарищей стало полное взаимопонимание у меня с Шульгиным (что привычно), и Левашова, который последние четыре года регулярно демонстрировал не всегда логичную, но последовательную конфронтацию по многим принципиальным вопросам.

Причина же его сговорчивости проста, как апельсин, используя сравнение В. П. Рощина, хотя чем же он так прост — не совсем понятно.

Результат свободного волеизъявления оказался лучше и практичнее того варианта, который мы себе вообразили умозрительно. Можно представить, что моя и Сашкина способность к созданию жизнеспособных мыслеформ здесь, в Замке, не сработала. Очень возможно, что она каким-то образом блокируется собственной аурой Арчибальда или — инструментальным способом. Нечто вроде генератора вихревых полей, сдувающих выходящие за пределы черепной коробки посторонние эманации.

Возникали же в недрах Замка вполне материальные и враждебные нам артефакты, значит, и обратные процессы вполне возможны.

Но дело не в этом. Коллективный эгрегор Братства начал вести себя самостоятельно и, получается, оказался мудрее двух или трех его элементов, возомнивших себя носителями единственно верной истины. И это хорошо, даже в том смысле, что нам не придется в дальнейшем укорять себя за навязанное и оказавшееся роковым решение. «Бачили очи, що купувалы»[68], вот и весь ответ будущим критикам.

Жаль, конечно, что нам не удастся оттуда следить за процессами, которые будут происходить здесь, так оно, пожалуй, и к лучшему. Впрочем, не все так однозначно. Кое-какой способ, опять-таки нестандартный, у нас в запасе имеется.

Я говорю о профессоре Удолине.

С момента прибытия в Замок он находился в великолепнейшем расположении духа. Одно дело, что перед ним замаячила возможность наконец-то продемонстрировать всю мощь своего интеллекта, превосходство своих знаний и методик над нашими, проникнуть в ранее ускользавшие от его внимания области эзотерики. Тут он мало чем отличался от пресловутого профессора Челленджера, разве что не был столь демонстративно агрессивен. Но его, и отнюдь не в малой степени, восхищали чисто житейские моменты. Что ни говорите, а в царское время материальные возможности экстраординарного профессора к роскошной жизни не располагали. После революции вообще хлебнул лиха, разве что спичками поштучно на Сухаревке не торговал. В лапах Агранова тоже было не сладко. Кормили получше, зато постоянно пугали лубянскими подвалами и расстрелом. Только прибившись к Братству, он познал вкус настоящей жизни.

Вот и сейчас. Льняная скатерть, столовое серебро и фарфор с императорскими, Павла Первого, вензелями и мальтийской символикой. Хорошо сбалансированное меню, вышколенные слуги, электрическое, но стилизованное под XVIII век освещение. Для окончательного уюта — исступленная метель за окнами и завывание ветра в каминных трубах. Такие уж у нас вкусы, ничего с этим не поделаешь. Допускаю, что теплый летний вечер, стол, накрытый на веранде, ароматы сирени и полевых цветов, трели соловьев — тоже неплохо, но буйство стихий снаружи, когда ты сам в тепле и сухости, — предпочтительнее.

Константин Васильевич с этим согласился. Мы удобно посадили его между мной и Ириной слева, Шульгиным и Анной справа. Напротив — Левашов с Ларисой и Кирсанов. Остальные, кто хотел бы затеять очередной круг дискуссии, без решающего смысла, но для самоутверждения или самоубеждения, расселись подальше, с учетом симпатий и антипатий.

Само собой, я умею быть всяким: перед собой в зеркале до бритья и после, перед женщинами, перед друзьями, перед начальством (но это давно пройденный этап), и записки мои не претендуют на литературные достоинства, но лишь отражают суть происходящего вернее, чем могла бы оказаться запись моих монологов стенографисткой. Ибо за этими текстами стоит настоящая правда, какое бы отношение она ни имела к так называемой истине.