Читаем Lost structure полностью

77 Ср. J. Derrida, "La structure, le signe et le jeu dans le discours des sciences humaines", in L écriture et la différence, cit.

78 Paul Ricoeur, Symbole et temporalite, in "Archivio di filosofia", l—2, 1963, и Structure et herméneutique, in

"Esprit", 11, 1963, в част pag. 618 Ответ Леви-Строса Рикёру в " Сыром и вареном", "Увертюра"

79 С. Levi-Strauss, Introduzione a Marcel Mauss, Teoria generale della magia, Torino, 1965 (фр. изд.1950 г.) 301

Здесь Леви-Строс выходит за рамки воззрений Соссюра, говорившего, что язык это социальная

функция, усвояемая субъектом пассивно и воспроизводимая им безотчетно Потому что, определяя так

язык, Соссюр понимал его как форму соглашения, устанавливающегося посредством отдельных актов

речевой деятельности и существующего виртуально, как совокупность речевых практик субъектов И

это не метафизическое утверждение, но методологический принцип, обосновывающий социальную

природу языка, происхождение которого не заботит структурную лингвистику (устрашенную абсурд-

ной идеей поисков Пра-кода), и чье бессознательное кристаллизуется в процессе осуществления

различных практик, в постоянной выработке навыков, которые суть окультуривание Напротив, Леви-

Строс говорит о метаисторическом и метасоциальном началах. Он указывает именно на

www.koob.ru

архетипические корни всякого структурирования. Леви-Строс стремится развести эти всеобщие начала

с юнгинианским коллективным бессознательным 80. во всяком случае, он настолько убежден в том, что

в основе структурирования общественных отношений и лингвистических навыков лежит некая

универсальная бессознательная деятельность, единая для всех (та самая, которая позволяет струк-

туралисту созидать изоморфные дескриптивные системы), что рассматривает ее как некую

основополагающую и предопределяющую насущную потребность, в сравнении с которой всякое

теоретизирование природы нравов и обычаев выступает как род идеологии (в отрицательном смысле

слова), как проявление ложного сознания, надстро-

80 "Итак, этнологическая проблема, в конечном счете, это проблема коммуникации, и этого утверждения

достаточно, чтобы радикально противопоставить Мосса, отождествляющего коллективное и бессознательное, Юнгу, с которым у него часто находят сходство На самом деле, совсем не одно и то же определять

бессознательное как категорию коллективного мышления или подразделять его на сектора в соответствии с

индивидуальным или коллективным характером приписываемого ему содержания И в том и в другом случае

бессознательное понимается как символическая система, но для Юнга бессознательное не сводится к

системе, оно исполнено символов и чуть ли не самих символизируемых вещей, образующих что-то вроде

субстрата Или этот субстрат врожден, но тогда без ссылки на Провидение не понять, как содержание опыта

может предшествовать опыту, или он благоприобретен, в таком случае проблема наследования

приобретенного бессознательного внушала бы не больше страха, чем проблема наследования приобретенных

биологических признаков Но на деле, речь не идет о том, чтобы сделать какую-то вещь символом, но о том, чтобы вернуть символическую природу вещам, которые ее лишились только потому, что стали

некоммуникабельными Как и язык, социальный фактор это независимая реальность (в конце концов, та же

самая символы реальнее представляемых ими вещей, означающие предшествуют означаемым и

предопределяют их" (с XXXVI)

302

ечное явление, с помощью которого упрятываются поглубже их глубинные основания.

III.4.

Вполне очевидным это становится, если взять анализ Леви-Строса эссе Мосса "О дарах". Что

заставляет индейцев маори обмениваться дарами согласно строгой системе соответствий? Хау, — от-

вечает Мосс, потому что индейцы этому выучились. Но Леви-Строс исправляет эту предполагаемую

наивность этнолога: "Хау не является истинной причиной обмена. Эта осознанная форма, в которой

люди определенного общества, где проблема стояла особенно остро, уловили бессознательную

потребность, причины которой лежат в другом месте... Обнаружив это представление у индейцев, следовало бы критически в нем разобраться, что позволило бы выявить его подлинные причины. Итак, вполне возможно, что эти последние следует искать в неосознанных структурах мышления, которые

удается распознать, только анализируя институции или, еще лучше, язык, а не собственные

представления индейцев о себе" 81.

III.5.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки