Локи все-таки будет судить асгардский суд?

Сигюн даже не попыталась оправдать свою дерзость. Она направилась к ближайшему холму, не оборачиваясь, потому что знала: восставший из мертвых пойдет за ней, ему больше некуда идти. Холм — не гора и не скала, — но взобраться на него в ванахеймскую жару не так-то просто. Иллюзией молодости можно обмануть собеседника, но не собственное тело, давно утратившее былую легкость. Когда-то «Птичка» взлетала на горы и уступы, словно горная козочка, но прошли тысячелетия. Гринольв поднимался следом за своей провожатой, тяжело отдуваясь и проклиная многослойную асгардскую одежду и тяжелый невыносимый воздух. Если бы его армии пришлось сражаться с ванами на их территории, никакое численное преимущество или лучшее вооружение не помогло.

— Вот, смотри, — Сигюн указала на подножье холма. Там стоял дом: типичный для Ванахейма легкий домишко из бревен и глины. Вокруг него копошились дети… Или подростки — с большой высоты даже орлиный глаз Гринольва мог ошибаться. Привалившись к стене, прямо на траве сидело несколько стариков.

— Идем, — Сигюн аккуратно спускалась и махала рукой, привлекая внимание местных жителей.

— Стой! — резкий выкрик был столь грозен, что даже ветер стих, подчинившись нежданному приказу. Сигюн непроизвольно остановилась и чуть не упала, запутавшись в высокой траве.

— Почему?

Одно-единственное слово. Разворот. Взгляд глаза в глаза. Впервые в жизни Гринольв опустил голову первым.

— Верни меня в Асгард, — не приказ, просьба, чуть не мольба, пусть и высказанная отрывисто, хрипло. — И поклянись, что никогда не скажешь Орму, что я жив.

Последние едва слышные слова унес стихший было ветер. Сигюн, отчаянно пытавшаяся выпутаться из ползучих растений, не узнавала Гринольва.

— Он всю жизнь корил себя за твою смерть, — начала она, но закончить не успела.

— Поклянись! — еще один рык, напоминавший крик раненого зверя. — Ты никогда не скажешь ему обо мне. Никогда.

И он отвернулся. Отвернулся от дома, куда его тянуло, словно магнитом. Первые шаги на противоположную сторону холма были тяжелы. Он мог обернуться. Мог броситься к дому, вырывая с корнем ползучие растения и наступая кожаными сапогами на ядовитых гадов, коварно прячущихся в траве. Он мог увидеть… выжившего из ума старика, у которого разорвется сердце, если он встретит своего друга не просто живым, а еще и молодым. Гринольв слишком отчетливо помнил Орма. Сперва мальчишкой, потом юношей, и, наконец, зрелым мужчиной. Женитьба, нескончаемые должности, признание его гения, положение при дворе, членство в совете Одина. Орм рос на его глазах, как и он сам рос на глазах Орма. Орм не был приятелем, не был лучшим другом, он был неотрывной обязательной частью жизни Гринольва, хотя обряд побратимства они так и не провели. Орм был единственным, кому Гринольв бесконечно доверял, и единственным, кого Гринольв ждал, когда Арнульв запер его подле лабиринта. Все могли бросить его, но только не Орм. Орм бы нашел. В лепешку бы расшибся, пожертвовал жизнью, но нашел. И, погружая себя в сон, Гринольв знал, что очнется через пару зим благодаря Орму. И ничто в жизни не успеет перемениться.

Он не желал пробуждаться две с половиной тысячи лет спустя, он не собирался переживать свой век. Вчерашняя девчонка стала умудренной годами царицей, вся свита Одина казнена, а из знакомых остался только молчаливый Хеймдаль, который вовсе не живет, а только наблюдает за жизнью. Гринольв не желал себе жизни в чужом мире, но еще больше не желал видеть Орма: сморщенного, сгорбленного, беззубого — предателя Асгарда. Ведь все, кто не предал Асгард, погибли на виселице. Только трусы спаслись, и Гринольв не хотел признавать и узнавать, что его лучший друг оказался тем самым трусом и заклейменным предателем.

— Поклянись, — повторил он в очередной раз, когда Сигюн с трудом догнала его и перенесла в Асгард.

— Клянусь, — отозвалась она с явным упреком в голосе. — Я не сказала Орму раньше, хотела сделать сюрприз. И не скажу, но… Ты, правда, очень дорог ему. До сих пор. Он вспоминает тебя, он корит себя за твою смерть. Как ты не понимаешь, как тяжело ему жить с этим бременем!

— Асы так долго не живут, — жестокие слова сами слетели с губ. — Он прожил дольше, чем все его ровесники, так что душевные терзания не слишком-то… — Гринольв оборвал сам себя: он и так сказал слишком многое. — Я рад был встретить тебя. Зови на помощь, если придет нужда.

— Не мне нужна помощь, а тебе! — дерзко воскликнула Сигюн, но Гринольв уже вышел из дома и отвязал лошадь от жерди. Он бежал. Полководец, ни разу не повернувшийся спиной к врагу, бежал от собственного прошлого, которое смотрело ему вслед расширившимися фальшивыми голубыми глазами. Гринольв клялся себе, что никогда больше не приедет на хутор, но понимал, что разорвет клятву прежде, чем отпразднует очередной день рождения.