Локация «Берег»

— Да. Лёля вам привет передавала. Странно, почему вы не уехали в Бизерту с ней.

— Так сложилось, — пожал плечами старик.

— А куда мы едем? — оглянулся по сторонам Александр с легкой тревогой.

— Ты бы хотел посмотреть на дом Кедровых? Так вот ваше именье находится за городом.

Александр видел московский дом Кедровых на фотографиях, стоящих в рамках на рояле в гостиной в Бизерте. А про подмосковную усадьбу только слышал из рассказов отца. Дом там был небольшой, сырой. Из каскадов прудов, расположенных в приусадебном парке, прилетали комары и оводы, что выводило из себя бабушку — мать Ивана Аркадьевича. Семья проводила там лето, но эти летние месяцы превращались в борьбу с сыростью и насекомыми. Горничная то и дело выносила на солнце перины и подушки, а они, даже прожаренные на солнце, омерзительно пахли сыростью. И их снова выносили, и они снова пахли.

Как вспоминал со смехом отец, он, приезжая домой в отпуск, наблюдал все эти перемещения постельных принадлежностей из дома во двор и обратно. Аркадий Александрович (дед Александра) предлагал бороться с сыростью кардинально — срубить деревья вокруг дома, а если не поможет, снести дом и построить другой.

Горничная на полукруглом крыльце разжигала самовар, он немилосердно дымил, как вспоминал Иван Аркадьевич, девка чихала и отмахивалась от дыма косынкой. Из окна высовывалась Наталья Андреевна и кричала на девку, что та задымила всю анфиладу комнат, не продохнуть. И все это повторялось изо дня в день. Пахло чаем с липовыми цветами, медом с пасеки Михаила Александровича и смородиновым вареньем. Все садились пить чай и делали это сосредоточенно, со вкусом… А потом поспевали яблоки «белый налив», и весь дом наполнялся ароматом яблок и яблочного варенья, и мармелада, который умела готовить только кухарка Агрипина Максимовна.… Но пахло и сыростью и снова Аркадий Александрович порывался вырубить парк, затенявший дом и нагонявший тоску и сырость на обитателей Кедровки — так называлась усадьба.

Но парк существовал до сих пор… Миронов свернул с проселочной дороги на аллею, вернее, на то, что от нее осталось. Несколько лип были повалены, другие разрослись сильно, почти закрыли ветвями просвет над дорогой. ЗИМ тяжело и медленно переваливался по колдобинам, за ним поднималось облако пыли.

Автомобиль остановился около двух столбов, на которых когда-то висели ворота. Кирпичные столбы почти разрушились, правый зарос вьюнком, цветущим белыми цветами-граммофончиками.

— Тут был въезд в усадьбу, — пояснил Дмитрий Кириллович. — От дома почти ничего не осталось. Растащили деревенские. Теперь кирпичики из стен вашего дома попали в фундаменты и стены других домов. Перекрытия, паркеты, окна, двери — всё унесли.

Александр растерянно покивал. Он вдруг вспомнил, как только что сидел среди ликующей молодежи, испытывал чувство единения с ними, а ведь это их отцы и деды грабили его усадьбу. Кедров прижался спиной к сиденью машины, словно закаменев. Он въезжал на земли, которые принадлежали бы ему по сей день, если бы не революция. А теперь — он сын эмигранта, пусть и состоятельного человека, ни в чем не нуждающегося. Чувство обиды поглотило всего Александра.

«Они тут принимают студентов со всего мира, чувствуют себя хозяевами, в то время как ограбили настоящих хозяев и выгнали их из дома, из России, — думал он, поглядывая на крапивные заросли по обочинам. — Из России, — мысленно повторил Александр, и вспыхнуло в нем такое чувство нежности к это земле, к этим крапивным зарослям, к липам, к кирпичным столбикам у входа, увитым вьюнком, к развалинам старой усадьбы, которая показались уже впереди, что он сглотнул комок подступивших слез. И сам удивился себе и такой своей эмоциональности.

Кедров подался вперед, к запылившемуся лобовому стеклу. Вот он — дом. Белые колонны, увенчанные вместо капителей ржавой арматурой, торчащей пучком из навершия. Осевшие, покрытые зеленью плесени стены, пустые оконные и дверные проемы, за ними чернота и… пустота.

На залитой солнцем поляне перед домом колышется высокий розовый Иван-чай. Александр понял, что тишина здесь как на кладбище, особенная…

Погруженный во внезапно нахлынувшие, вызывающие смятение, чувства, не сразу понял, что Миронов заглушил двигатель ЗИМа и вышел из машины. Стоит, опершись о крыло автомобиля, и курит папиросу. Едкий дым ее проник в приоткрытую дверь. Мотор машины урчал, остывая.

Кедров тоже вышел из машины и сделал несколько шагов по направлению к дому. Увидел остатки ступеней, густо поросших подорожником и лопухами. Он только сейчас понял, что тут нет абсолютной тишины — гудели шмели над Иван-чаем, чирикали птицы в кроне огромного дуба, отдаленно куковала кукушка, ветерок шумел в кронах и шевелил спутанную траву.

Александр пожалел было, что отца рядом нет, но тут же, спохватившись, обрадовался, что Иван Аркадьевич не увидит всего этого. Молодой человек прошел вперед, сел на ступени дома, где никогда не бывал, но считал его своим.