Люсиль из Мартейны

Клаус не знал, смеяться ему или плакать. Рыцари, как и крестьяне, разбрелись в разные стороны, невидящими глазами глядя куда-то перед собой. Марлен стоял напротив дерева, тыча в него лбом, будто пытался куда-то пройти. Лайос дружески обнимал забор, что-то показывая ему вдалеке, а Клайн ползал рядом по земле, тщательно впиваясь в нее пальцами, будто боялся упасть. Салин забрался в стог сена, изображая плавание. Виго лежал без движения, вцепившись в свою флягу и что-то бормоча ей. Сантье забрался в курятник и просто сидел там, пока куры беспокойно кудахтали. Ренвальд залез в корыто с водой, будто принимал ванну, ну а Жан тщательно возил пальцами в коровьей лепешке, что-то старательно вырисовывая.

— Давай, ищи себе место, — девушка присела, прислонившись к дереву. — Ни у кого не должно возникнуть подозрений.

— Если я буду ходить с пучками травы, размахивая ими на манер птицы, — говоря это, рыцарь выдрал несколько стеблей рогожника, — то меня примут за своего?

— Определенно, — кивнула ведьма.

— А ты что изобразишь?

— Мы вот с этим деревом обсудим политическую ситуацию в стране. Мне кажется, он сторонник территориальных принципов развития, а значит, нам будет о чем поспорить…

* * *

Так больно… Раздирает на части, душит, рвет… Боль, боль, боль! В ярости ударил лапой по стволу дерева. Оно переломилось, упало. Погибло. Он убил его.

Должен идти. Она сказала, она знает. У нее хорошее лицо, а внутри боль. Боль, боль… Разодрал когтями крепкую грудь, выдрал кусок шерсти. Больно…

Далеко, надо идти. Оставить все. Забыть. Он уже забыл. Он не помнит лиц. Не знает, как выглядели мать и отец. Он плачет. Плачет, потому что знает, что больше не вспомнит.

Идти. К другим таким, как он. Другие. Чужие.

Скоро ночь. Надо идти ночью, днем прятаться. Она так сказала, она знает. Больно. Больно…

Он не может. Ему надо попрощаться. Надо вспомнить. Вспомнить. Увидеть лица. Да, увидеть. Потом идти.

Солнце низко. Успеет до ночи. Идти, бежать. Раздирает, вынимает нутро… Бежать, скорее. Увидеть лица, потом забыть… Попрощаться.

Деревья, деревья, деревья… Он убивает их, ранит. Оставляет следы. Они стонут. Им больно.

Свет впереди, дым. Свет, окна. Он помнит дом. Третий от левого края. Береза под окном. Рогожник. Пыжник. Какие-то цветы.

Тихо, тише. Не должны увидеть. Еще тише, чтобы не кричали. Они кричат, когда видят. Не должны кричать.

Тихо, тише. Он видит дверь, задний двор. Он видит ее. Мать вышла на улицу, идет к нужнику. Он должен вспомнить лицо. Она оборачивается.

Она видит. Кричит. Протягиваю руку. Кричит. Вижу лицо, помню. Да, помню. Ее широкое лицо и светлые волосы, запах. Запах хлеба и грибного пирога. Вижу, помню.

Отец, выбежал на порог. Кричит. Вижу лицо. Схватил вилы. Кричит. Вижу, помню. Помню.

Боль. Боль. Боль. Размеренно. Больше не душит. В груди боль. Что-то течет по ногам, не вижу. Вижу только лица. Вижу. Помню. Протягиваю лапу. Я пришел попрощаться.

Прощайте. Я помню.

* * *

Рыцари сидели у костра, со смехом обсуждая события сегодняшнего дня. Солнце клонилось к закату. Завтра утром они вновь отправятся в лес, и снова будут выслеживать так легко обманувшее их чудище.

Жуткий крик раздался со стороны деревни. Кричала женщина. Клаус вопросительно посмотрел на Люсиль, девушка покачала головой. Схватив мечи, рыцари бросились в ту сторону, откуда раздался вопль. Крестьяне выбегали из своих домов, чтобы узнать, что случилось, и шли вместе с ними.

— Опять тварь лютует, не иначе! — испуганно перешептывались еловчане.

Они подбежали к третьему от левого края дому. Тут уже начала собираться небольшая толпа. Люди косились на них и злобно сплевывали.

— Вот они, бравые солдаты! Тварь прибить не смогли!

— Всю работу надо за них делать!

— Толку с них, что…

На земле, истекая кровью, лежал монстр. Взгляд его был недвижен, как и тело. Из пасти медленно текла слюна красного цвета. Он был мертв.

Над ним, все еще приходя в себя от ужаса, стоял селянин и крепко сжимал в руке вилы. Женщина, его жена, прижималась к нему, с ненавистью глядя на тело зверя.

— Никчемные вояки! А мы налоги платим, между прочим, — снова раздалось в толпе.

— Еще одно слово, и за оскорбление рыцарства полетят головы, — Жан положил ладонь на рукоять меча. Сантье, хихикнув, обнажил меч, подтверждая слова своего товарища. Крестьяне затихли.

В этот момент тело монстра судорожно дернулось. Селяне испуганно охнули, отступили. Тело дернулось еще несколько раз, после чего началось обращение.

— После смерти тело Проклятого всегда принимает свой истинный облик, — услышал Клаус голос Люсиль.

Обращение было долгим, очень долгим. Тело извивалось, дергалось, орошая кровавыми брызгами все вокруг. Казалось, будто на время к монстру вновь вернулась жизнь, но то была лишь иллюзия. Затаив дыхание, все молча наблюдали за страшной картиной.

Петер наконец вновь превратился в человека. На его детской груди зияли огромные сквозные раны, оставленные вилами, а широко открытые глаза, неизменно-черные, глядели прямо на родителей. Вот только крохотного красного огонька в глубине их больше не было.

— Петер! — охнул кто-то в толпе.

— Это же Петер!