Людовик XIV и его век. Часть первая

— Ваше величество, думали ли вы когда-либо о положении, в каком вы окажетесь, если король умрет?

Лицо Анны Австрийской омрачилось еще более.

— Этот двор, — продолжал кардинал, — где на ваше величество смотрят как на иностранку, заполнен лишь вашими врагами.

— Я это знаю, — произнесла Анна Австрийская.

— Королева-мать дала вашему величеству доказательства вражды, которая только и хочет разразиться.

— Да, она ненавидит меня, но, спрашивается, за что, ваше высокопреосвященство?

— Вы женщина и задаете подобный вопрос! Она ненавидит вас за то, что вы ее соперница по могуществу; за то, что она не может быть вашей соперницей по молодости и красоте; за то, что вам двадцать два года, а ей сорок девять.

— Да, но меня будет поддерживать герцог Анжуйский.

Ришелье улыбнулся.

— Пятнадцатилетний ребенок! — воскликнул он. — Да и какой к тому же ребенок!.. Брали ли вы когда-нибудь труд читать в этом трусливом сердце, в этой скудоумной голове, где все желания остаются неосуществленными, и не по недостатку честолюбия, а по недостатку смелости? Не доверяйте этой бессильной дружбе, сударыня, если вы рассчитываете опереться на нее, ибо в минуту опасности она прогнется под вашей рукой!

— Но вы, господин кардинал? Разве не могу я рассчитывать на вас?

— Да, несомненно, сударыня, если только я сам не окажусь вовлечен в гибельное падение, которое угрожает вам; но Гастон, который наследует своему брату, ненавидит меня, а Мария Медичи, любимым ребенком которой он является и которая вылепливает его сердце, как если бы она имела дело с мягким воском, вернет себе всю свою власть и никогда не простит мне свидетельств сочувствия, которые я вам давал. Если король умрет бездетным, мы оба погибли: меня сошлют в мою Люсонскую епархию, а вас отправят в Испанию, где вас ожидает монастырь. Печальная будущность для того, кто, подобно вам, мечтает о королевской власти или, что еще лучше, о регентстве!

— Господин кардинал! Судьба королей, как и судьба простых смертных, в руках Всевышнего!

— Да, — с улыбкой произнес кардинал, — и потому Господь говорит созданному им человеческому существу: «Помоги себе сам, и Небеса тебе помогут».

Королева снова бросила на кардинала-министра один из тех ясных и глубоких взглядов, какими обладала она одна.

— Я не понимаю вас, — промолвила она.

— А у вас есть сколько-нибудь желания понять меня? — спросил Ришелье.

— Да, ибо положение серьезное.

— Есть вещи, которые трудно выразить словами.

— Но не тогда, когда вы обращаетесь к тому, кто понимает недомолвки.

— Стало быть, вы позволяете мне говорить, ваше величество?

— Я слушаю ваше высокопреосвященство.

— Итак, нельзя, чтобы в случае смерти короля корона попала в руки герцога Анжуйского, ибо в тот же час скипетр попадет в руки Марии Медичи.

— Но что нужно сделать, чтобы предотвратить это?

— Нужно устроить так, чтобы в час смерти Людовика Тринадцатого можно будет объявить Франции, что он оставил наследника короны.

— Но, — краснея, произнесла королева, — ваше высокопреосвященство прекрасно знает, что до сих пор Господь не благословил наш брак.

— А разве вы, ваше величество, полагаете, что вина за это лежит на вас?

Любая другая женщина, кроме Анны Австрийской, опустила бы глаза, ибо она начала понимать, что ей предлагают, но гордая испанская принцесса, напротив, устремила свой проницательный и глубокий взгляд на кардинала; Ришелье выдержал его с улыбкой игрока, ставящего все свое будущее на один бросок костей.

— Да, — сказала она, — я понимаю: вы предлагаете мне четырнадцать лет королевской власти в обмен на несколько ночей супружеской неверности!..

— За несколько ночей любви, сударыня! — воскликнул кардинал, сбрасывая с себя маску политика и принимая облик влюбленного. — Ибо я не сообщу вашему величеству ничего нового, сказав, что люблю вас[2] и что в надежде быть вознагражденным за эту любовь готов все сделать, всем рискнуть, соединить мои интересы с вашими и подвергнуться опасности общего падения в чаянии общего возвышения.

В то время кардинал еще не был тем гениальным человеком и непреклонным министром, каким он проявил себя впоследствии; ведь иначе та, что оказалась столь слаба перед лицом Мазарини, уступила бы, наверное, и Ришелье; но в то время, повторяем, кардинал находился лишь в начале своей карьеры, и ни один взгляд, кроме, возможно, его собственного, не мог разведать глубины будущего.

И потому Анна Австрийская с презрением восприняла это дерзкое предложение и решила понять, как далеко может зайти любовь кардинала.

— Монсеньор, — сказала она, — ваше предложение необычайно и стоит, как вы сами согласитесь, того, чтобы поразмышлять о нем. Так что дайте мне подумать эту ночь и завтрашний день.

— И завтра вечером, — радостным голосом спросил кардинал, — я буду иметь честь снова повергнуть к стопам вашего величества изъявление моего глубочайшего почтения?..

— Завтра вечером я буду ждать ваше высокопреосвященство.

— А с какими чувствами ваше величество позволяет мне удалиться от вас?

Надменная испанка заставила смолчать свою гордость и с очаровательной улыбкой подала свою руку кардиналу.