Да, все это было так. Наши механизированные войска продолжали свои атаки. К переднему краю шли и шли танки, много танков. Правда, они были разнокалиберны и неравноценны. Среди них было много английских машин типа «матильда» — какие-то приземистые, тщедушные, они и внешним видом своим не внушали большого доверия, и танкисты их не любили. Много «матильд» увязло в топких, заболоченных поймах злосчастной Суховерейки. Те же, которым удалось переправиться, вспыхивали под ударами противотанковых снарядов, словно солома.
Штабные офицеры были сумрачны и избегали разговоров с военными корреспондентами — верный признак того, что обстановка складывается неважно. Лизюков снова, как и при первой встрече в Ельце, отказался разговаривать с корреспондентом «Комсомольской правды». Но Кривицкому повезло больше — Лизюков взял его с собой и уехал в войска. Там Кривицкому и довелось быть свидетелем драматических событий, которые он описал в своей книге без малого четверть века спустя. Генерал Чибисов публично обвинил командарма в трусости, и 5-я танковая армия по решению Сталина была расформирована, а Лизюков был смещен и назначен командующим 2-го танкового корпуса.[36]
Глубоко переживая военную неудачу своей армии и незаслуженную обиду, Лизюков в эти трудные дни и часы буквально не находил себе места. Доконал его трагический случай. Одна из его бригад вела бой в окружении, и вдруг тот же Чибисов отдал приказ: сесть в танк и прорваться к бригаде. Нецелесообразность этой идеи была очевидна, — отправляясь в танке на помощь бригаде, Лизюков лишался возможности командовать корпусом. Но генерал подчинился приказу. Он сел в танк и умчался в бой, из которого уже не вернулся: его танк был разбит.
Этот человек мужественно воевал и мужественно погиб, как и многие его солдаты и офицеры, чьи могилы остались близ Суховерейки. Я никогда еще не видел более трагических и вместе с тем более величественных картин, рисующих верность советского человека своему воинскому долгу, нежели в те достопамятные дни на Землянском направлении. Вот что записал я в своем фронтовом блокноте 10 июля, в тот самый день, когда мы случайно столкнулись с Кривицким: