Люди сороковых годов

- Вы теперь должны показывать правду, потому что, ежели покажете неправду, то будете наказаны и лишены навеки царствия небесного, а ежели покажете правду, то бог вас наградит, и должны вы показать, не утаивая, потому что утаить, все равно, что и солгать! Ну, сложите теперь крестом персты ваши и поднимите ваши руки!

Мужики неуклюже сложили руки крестом и подняли их.

- Говорите за мной! - произнес священник и зачитал: - "Обещаюсь и клянусь!"

Мужики что-то такое бормотали за ним.

- Ну, целуйте теперь евангелие!

Мужики все перецеловали евангелие.

Священник снял епитрахиль, завернул в ней евангелие и хотел было уйти.

- Посидите, батюшка, побудьте при следствии; я один тут, - остановил его Вихров.

- Хорошо-с, - отвечал священник и сел на лавку.

Вихров начал сразу спрашивать всех крестьян.

- Скажите, пожалуйста, как же Парфен Ермолаев жил с женою - дурно или хорошо?

- Да что, ваше высокоблагородие, - вызвался один из мужиков, самой обыкновенной наружности и охотник только, как видно, поговорить, - сказать тоже надо правду: по слухам, согласья промеж их большого не было.

- Но не видали ли вы, чтобы он бил ее, ругал?

- Это где же видать! - произнес как бы с некоторою печалью мужик с обыкновенною физиогномией.

- Я, судырь, видел, - отозвался вдруг один старик, стоявший сзади всех, и при этом даже вышел несколько вперед.

- Что же ты видел, дедушка? - спросил его Вихров.

- Видел я, судырь, то: иду я раз, так, примерно сказать, мимо колодца нашего, а он ее и бьет тут... отнял от бадьи веревку-то, да с железом-то веревкою-то этою и бьет ее; я даже скрикнул на него: "Что, я говорю, ты, пес эдакий, делаешь!", а он и меня лаять начал... Вздорный мальчишка, скверный, не потаю, батюшка.

- Зачем таить! - заметил ему священник.

- Не потаю; ты же вот говорил, что за правду бог наградит, а за ложь накажет.

- А вы никто другие не видали, чтобы он ее бил? - спросил Вихров прочих мужиков.

- Мы не видали, а что они несогласно жили, это слыхали, - отвечали все они единогласно.

- Да из чьего роду-то она шла? - спросил священник.

- Да Марьи, судырь, вдовы дочка, изволите знать, - отвечал ему тот же старик.

- Из дому-то она небогатого шла; от этого, чай, и согласья-то у них не было, - проговорил священник, запуская руку в карман подрясника и вынимая оттуда новый бумажный платок носовой, тоже, как видно, взятый для франтовства.

Вихров посмотрел на него вопросительно.

- Они все ведь, - продолжал священник, - коли тесть и теща небогаты, к которым можно им в гости ездить и праздновать, так не очень жен-то уважают, и поколачивают.

- Это точно что: есть это, есть!.. - подтвердил и старик. - А тут уж что-то и особенное маленько было, - прибавил он, внушительно мотнув головой.

- Что же особенное было?

- Что особенное? Все вон она знают!.. Что они молчат! - проговорил старик, указывая на прочих мужиков.

- Что же, братцы, говорите, - отнесся к ним Вихров.

- Что, ваше высокородие, пустое он только болтает, - ответил мужик с обыкновенной наружностью.

- Нет, не пустое, не пустое! - отозвался досадливо старик.

- Да что такое, говорите! - прикрикнул уже Вихров.

- Да болтают, ваше высокородие, - отвечал мужик с обыкновенной наружностью, - что у них работница есть и что будто бы она там научила Парфенку это сделать.

- Были слухи об этом, были, - подтвердил и священник.

- Да ведь это, батюшка, мало ли что: не то что про какую-нибудь девку, а и про священника, пожалуй, наболтают невесть чего, - возразил мужик с обыкновенной наружностью: он, видно, был рыцарских чувств и не любил женщин давать в обиду.

- Что рассказывать-то, сам парень-то болтал пьяный в кабаке о том, подхватил старик.

- Ну, мы это там увидим; расследую, - сказал ему Вихров. - Позовите ко мне Парфена Ермолаева.

Ему скорее хотелось посмотреть и поговорить с самим убийцей, в преступлении которого он более уже не сомневался.

Парня ввел сотский.

- Сделайте, батюшка, предварительное ему наставление.

Священник встал, утерся своим бумажным платком и начал снова каким-то неестественным голосом:

- Ты, братец, должен покаяться, и если совершил этот грех, то ты тем только душу свою облегчишь, а хоть и будешь запираться, то никак тем казни не избегнешь ни в сей жизни, ни в будущей.

- Я знать ничего не знаю, ваше благословение, - проговорил малый.

- Опять тебе повторяю: начальство все уж знает про тебя, а потому покайся лучше, и тебя, может быть, за то помилуют.

- Мне каяться, ваше благословение, не в чем.

- Расскажи ты мне, - начал Вихров, - весь последний день перед смертью жены: как и что ты делал, виделся ли с женой и что с ней говорил? Рассказывай все по порядку.

- Я не знаю, ваше благородие, как это сказывать-то.

- Очень просто. Ну, что делал поутру?

- Да теперь уж не помнится, ваше благородие.

- Ну, помнишь, однако, что завтракал?

- Завтракал.

- С женой?

- Со всем семейством.

- Потом?

- Потом я словно бы в лес уехал.

- Потом?

- Потом-с приехал, обедали.

- Ну, а виделся с женой?

- Виделся-с.

- О чем же ты говорил с ней?

- Что говорить? Я сказал ей, чтобы шла лошадь мне подсобить отпрячь.

- Что ж она - пособила?

- Нету-тка.

- И что ж, ты за это забранил ее?