Люди и кирпичи. 10 архитектурных сооружений, которые изменили мир

Однако настоящая смертельная битва двух разных подходов – фордистского и фурьеристского – к взаимоотношениям производства и дома состоялась совсем на другом континенте, вдали от американских пригородов с их жаркими кухнями. На первый взгляд Советский Союз кажется не самым подходящим местом для претворения в жизнь идей фордизма – и уж тем более фурьеризма, учитывая, что партия представляла Фурье слегка сумасшедшим предшественником «научного социализма», – однако на самом деле Форда в послереволюционной России возвели на пьедестал. Его портреты висели на фабриках рядом с ленинскими, а Альберт Кан по приглашению партии построил в первую пятилетку 1928–1932 годов сотни заводов. (Изначально почти все они выпускали тракторы, а затем были переоборудованы под производство танков, сокрушивших гитлеровскую армию.) Популярность фордистских идей в СССР отражает странное сходство между капиталистической и коммунистической экономикой – общее стремление в угоду гиперпроизводству (будь то ради прибыли или утопического светлого будущего) недооценивать важность удовольствия от труда. Однако бурные годы становления СССР – до того, как страну сжал железный сталинский кулак, – еще оставляли простор для более творческих способов организации жизни и работы в коммунистической утопии. Самого Ленина очень вдохновлял фурьеристский роман Николая Чернышевского «Что делать?», призывавший к строительству гигантских чугунно-стеклянных дворцов-коммун «среди нив и лугов, садов и рощ».

Процветал и феминизм. Революционерки вроде Александры Коллонтай, впоследствии ставшей советским послом в Норвегии и первой в мире женщиной-послом, доказывали, что при коммунизме традиционные семейные и гендерные роли отомрут, воспитание детей будет поручено коллективу, а любовь станет свободной. Эти идеи нашли отражение и в архитектуре: молодые визионеры, называвшие себя конструктивистами, проектировали (не строили – в послереволюционный период для воплощения проектов в жизнь не хватало средств и возможностей) здания, служившие проводниками идей коммунального труда и быта. Самым знаменитым из таких проектов был Памятник Третьему интернационалу Владимира Татлина – гигантская накрененная башня из высокотехнологичных стекла и металла, в которой должны были располагаться медленно вращающиеся конференц-залы. Оставшаяся на бумаге, башня должна была устремляться вершиной в светлое будущее, в отличие от неподвижной, закрепляющей статус-кво Эйфелевой башни, антагонисткой которой она выступала.

В последующие годы конструктивисты все же сумели воплотить немалую часть своих проектов – даже во время первой сталинской пятилетки. Образцом позднего конструктивизма стал построенный в 1930 году по проекту Моисея Гинзбурга знаменитый Дом Наркомфина в Москве, задуманный как коммуна, «социальный конденсатор», средство преобразования общества путем перекомпоновки и перемешивания его представителей. Ему отводилась роль прототипа для всей последующей советской застройки, однако на деле жилье в этот период почти не строилось. Партия делала куда больший упор на индустриализацию, и большинство горожан по-прежнему ютились в грязных комнатушках уплотненного наследия царской эпохи. Разительно выделявшаяся на этом фоне снежно-белая громадина Гинзбурга была навеяна идеями европейских модернистов вроде Корбюзье и индустриальной эстетикой, которая в 1920-х – начале 1930-х вошла в моду и в России, однако Гинзбург хотел, чтобы новаторские формы украсили собой социалистическую утопию, а не только виллы богатых промышленников. Проект Дома Наркомфина предусматривал общую кухню и столовую, спортивный и читальный залы, детский сад и общие прачечные – пока все вполне по Фурье. Предполагалось, что при коммунизме в индивидуальных ячейках люди будут только ночевать, а всем остальным занятиям – и труду, и отдыху – предаваться сообща. Революция, таким образом, освобождала от оков даже интимную жизнь.