Любожид

Едва открыв дверь в свою квартиру, она тут же услышала на кухне те два голоса, которые меньше всего ожидала и хотела бы сейчас услышать, – громкие, веселые и самоуверенные голоса Данкевича и Баранова. Они с апломбом внушали что-то ее мужу. Вообще это их стремительное превращение из вежливых и предупредительных мальчиков в хамоватых, с примесью фанфаронства боссов, которые, правда, еще обращаются с ней и с Колей на вы, но уже опускают отчества, – эта метаморфоза говорила об их дурном воспитании и задела Миронову еще при первом знакомстве. Но сейчас ей было не до этих нюансов.

– Понимаете, Николай, наверно, с точки зрения высшей математики наши шансы были равны нулю. Или почти нулю… – вещал голос Баранова. – Но психологически мы все рассчитали правильно и, как видите…

Господи, они еще и Колю учат математике!

Вздохнув и сделав над собой такое же усилие, какое три часа назад сделал на ее глазах не то усталый, не то больной Андропов, Миронова прошла на кухню.

– О чем это вы, господа? Доброе утро… – сказала она, решив ничего пока не говорить об отмене шести августовских групп.

– О, Нина Антоновна! Здравствуйте! Доброе утро! – И Данкевич, и Баранов при ее появлении разом подскочили на стульях, чего не делали никогда раньше.

– Господи! Что это? – воскликнула она уже с искренним изумлением, увидев на кухонном столе гигантский Киевский торт, а рядом с ним вазу с букетом крымских роз. – По какому поводу?

– Угадайте! – сказал Данкевич.

– У одного из вас день рождения?

– Нет…

– Свадьба?

– Мы получили разрешение, – сказал Баранов.

– Какое разрешение?

– На эмиграцию, – объяснил за них ее муж. Миронова тихо опустилась на стул.

– Понимаете, Нина, – сказал Баранов с апломбом, – некоторые отказники борются за отъезд тем, что выходят на демонстрации, объявляют голодовки или пишут письма в ООН. Я вам это уже говорил, помните? А мы пошли другим путем. Мы организовали курсы английского языка и школу карате. Да, да, не удивляйтесь, многие из отъезжающих начитались в газетах о преступности в Америке и хотят подготовиться не только лингвистически. Мы дали им и эту возможность. И конечно, это не могло ускользнуть от пристального взгляда полковника Гольского из наших органов. А теперь подумайте, какой у них был выбор – сделать из нас еще одних мучеников Сиона, чтобы завтра у Советского посольства в Вашингтоне собралась демонстрация с нашими портретами, или просто выкинуть нас к чертям за границу? И вот вчера нас вызвали в Колпачный переулок, в Центральный ОВИР…

Нина Антоновна слушала это фанфаронство и не слышала его. Она уже все поняла. Пьяница, который выбросил ее из автобуса, не был, конечно, агентом КГБ. Это не было подстроено. А вот разрешение, которое получили эти ребята… Юрий Владимирович Андропов выбрасывает в эмиграцию ее менеджеров и предлагает ей поехать с ним в Кисловодск – и это, наверно, его самый тактичный и, может быть, последний знак ей, Мироновой, прекратить занятия с еврейскими эмигрантами.

Миронова внутренне усмехнулась: а ведь эти самоуверенные Данкевич и Баранов действительно родились в сорочке. Они никогда не узнают, кто дал им разрешение на отъезд. Вот только будет ли у них там, за границей, такой же высокий покровитель? Впрочем, какое это имеет значение?

– Ребята, – сказала она, – вас когда-нибудь били за то, что вы евреи?

– Ого! – засмеялся Данкевич. – Сколько раз!

– И вас тоже? – повернулась она к Баранову.

– Ну, не сейчас. В детстве… – подтвердил Баранов с такой легкостью, словно речь шла о самом простом и обыденном.

– Извините… – сказала Миронова негромко.

– Ну, вас-то за что? Не вы же… – начал Данкевич.

Но она перебила его:

– Нас…

Муж посмотрел на нее изумленно.

Глава 11 Мазл тов

Сказка о Мардехсе и Эсфири явилась примером для раввинов, для всех иудейских мракобесов. По сей день празднуется Пурим, и на маленькой виселице вешается игрушечное чучело Амана. Посей день эта сказка служит для воспитания коварства, неразборчивости в средствах, кровожадности, преступных способов захвата власти. Ныне мардехейскую мораль распространяют и культивируют сионисты. И действуют в соответствии с ней.

Владимир Бегун, «Ползучая контрреволюция», Минск, 1974

Происходит мирная, но победоносная борьба еврейства со всем миром, меняющая формы, но неизменная по содержанию.

Протоиерей Сергий Булгаков, 1942