Любовники. Плоть

– Еще один вопрос, – сказал Хэл. – Что, если у лалиты будет более одного любовника? Чьи черты унаследует ребенок?

– Если лалита подвергнется групповому изнасилованию, у нее не будет оргазма – ему воспрепятствуют эмоции страха и отвращения. Если у нее будет более одного любовника – и при этом она не станет принимать алкоголь, – то дети будут похожи на первого из них. К тому времени, как она ляжет со вторым – пусть даже немедленно после первого, – уже начнется процесс полного оплодотворения.

Фобо сочувственно покачал головой:

– Печально, но за все прошедшие эпохи это не изменилось: матери отдают жизнь своему расплоду. И все же природа, словно бы в возмещение, наградила их одним даром. По аналогии с рептилиями, которые, как утверждают, никогда не перестают расти, пока живы, лалита не умирает, если не становится беременной. То есть…

– Прекрати! – крикнул Хэл, вскакивая на ноги.

– Прости, – тихо сказал Фобо. – Я лишь пытаюсь дать тебе понять, почему Жанетта не могла тебе сказать, кто она на самом деле. Видимо, она любила тебя, Хэл. Налицо все три фактора, составляющие любовь: подлинная страсть, глубокая преданность и ощущение, что она – единая плоть с тобой, мужчина и женщина, неразделимые настолько, что трудно сказать, где начинается он и кончается она. То, что она любила тебя, я знаю, потому что мы, эмпаты, способны войти в нервную систему другого и думать и чувствовать за него.

– Да, ее любовь взошла на горьких дрожжах. Убеждение, что если бы ты узнал, что она происходит из совершенно другой ветви животного царства, разделенной с тобой миллионами лет эволюции, что ее наследие и анатомия не дадут ей полностью слиться с тобой в браке с детьми, то отшатнулся бы от нее с отвращением, – это убеждение пронизывало ее ужасом в самые светлые ваши моменты…

– Нет! Я бы все равно ее любил! Да, это было бы потрясение – но я бы его пережил. Ведь она была человеком, гораздо больше человеком, чем любая другая женщина!

Макнефф издал звук – нечто вроде рвотного спазма. Кое-как справившись с собой, он взвыл:

– Ты, порождение бездны! Как можешь ты сам себя выносить, узнав, с каким омерзительным чудовищем возлежал! Как не выдавишь ты себе глаза, видевшие эту грешную мерзость! Как не отрубишь ты себе руки, лапавшие эту отвратительную подделку под человеческое тело! Как не вырвешь ты себе с корнем тот орган разврата…

– Макнефф! Макнефф! – прервал его Фобо.

Впалые щеки и горящие глаза – уродливый святоша обернулся к эмпату. Губы сандалфона растянулись так, словно пытались составить невероятного размера улыбку – улыбку безудержной ярости.

– Что? Что? – забормотал он, будто очнувшись ото сна.

– Мне хорошо знаком ваш психотип, Макнефф. Вы уверены, что не планировали захватить лалиту живой и приспособить для собственных чувственных целей? Не связаны ли ваша ярость и возмущение с тем, что ваши ожидания обмануты? Вы же, в конце концов, уже год не имели женщины, и…

У сандалфона отвисла челюсть, кровь прилила к лицу. Потом краска столь же быстро схлынула, сменившись трупной бледностью.

И он заскрежетал, как несмазанный засов:

– Довольно! Уззиты, хватайте этого… эту тварь, что называет себя человеком, и тащите в лодку!

Двое в черном двинулись с разных сторон, чтобы подойти к навруму спереди и сзади. Маневр, продиктованный не осторожностью, но выучкой: многолетний опыт арестов научил их не ждать сопротивления. Арестованные всегда держались робко и подавленно перед представителями Церства. И сейчас, вопреки необычным обстоятельствам и знанию, что у Хэла есть пистолет, они не видели никакой разницы.

А он стоял, склонив голову, ссутулившись, опустив бессильные руки – типичная поза арестанта.

И в следующую секунду накинулся на охранника, будто тигр.

Тот, кто подходил спереди, отлетел к стене, заливая кровью черную куртку. Изо рта у него вылетели зубы.

А Ярроу в это время уже развернулся и въехал кулаком в большое мягкое брюхо того, кто был сзади.

– Вуф! – выдохнул уззит и сложился пополам.

Колено Хэла прилетело снизу в незащищенный подбородок. Хрустнула кость, агент свалился на пол.

– Осторожно! – крикнул Макнефф. – У него пистолет!

Уззит у стенки стал нашаривать кобуру под курткой, и в тот же момент ему в висок врезался тяжелый бронзовый книгодержатель, запущенный рукой Фобо.

Уззит свалился мешком.

– Сопротивляешься, Ярроу? Сопротивляешься? – взвизгнул Макнефф.

– Это можешь, шиб, не сомневаться!

И он, нагнув голову, бросился на сандалфона.

Макнефф хлестнул плетью, семь хвостов полоснули Хэла по лицу, но он камнем влетел в пурпурный силуэт и свалил его на пол.

Макнефф поднялся на колени, Хэл, тоже на коленях, схватил его за глотку и сдавил.

Лицо Макнеффа посинело, он стал цепляться за руки Хэла, пытаясь оторвать их от своего горла. Но Хэл только усилил хватку.

– Ты не… смеешь! – выдавил Макнефф. – Невозмо…

– Смею! Смею! Как давно я хотел этого, Порнсен… то есть Макнефф.

И тут затрясся пол, задребезжали стекла, и раздался оглушительный грохот! Окна выбило, стекло хлынуло во все стороны брызгами дождя, Хэл бросился на пол, закрыв голову руками.