Любовник смерти

Ага, нашёл дурака. Как-нибудь сами освободимся, без вашей помощи. За покражу-то от вас расчёта ещё не было. Станете мордовать, нет ли, про то нам неведомо, а все ж от непонятного человека, которого сам Будочник опасается, чем далее, тем целее – так Сенька рассудил.

Но Ташка-то, Ташка! Не девка – золото.

Как Сенька стал богатый

Сбежать-то Скорик сбежал, но теперь надо было и в самом деле как-то от железяки избавляться. Шёл, руки к груди прижимал, прут концами вверх-вниз повернул, чтоб меньше в глаза бросался.

С Хитровки нужно было уносить ноги – даже не из-за опасного Эраста Петровича, а чтоб знакомых в дурацком виде не встретить. Засмеют.

Зайти в кузню, где подковы куют, наврать чего-нибудь – вроде как кто из озорства или на спор железяку прикрутил. В кузнях лбы здоровые. Может, и не такие уцепистые, как красивый барин, но уж как-нибудь растянут, на то у них свой струмент имеется. Само собой не за спасибо – копеек двадцать дать придётся.

Тут-то и сообразил: а где их взять, двадцать копеек? Последний пятиалтынный вчера “кроту” отдал. Или надуть кузнеца? Посулить деньгу, а после дать деру? Снова бегать, вздохнул Сенька. Кузнецы, если догонят, так отметелят своими кулачищами – хуже любого японца.

В общем, шёл, думал.

Поднявшись на Маросейку, увидал вывеску “САМШИТОВЪ. Ювелирные и златокузнечныя работы”. Вот оно, что нужно-то! Может, даст ювелир сколько-нисколько за серебряную монету из сумы, опять же копейки эти старинные. Не даст – часы Килькины заложить можно.

Потянул стеклянную дверь, вошёл.

За прилавком никого не было, но красивая птица попугай, что сидела в клетке на жёрдочке, проорала противным голосом:

– Добррро пожаловать!

На всякий случай Сенька снял картуз и тоже сказал:

– Доброго здоровьичка.

Хоть он был и птица, но, видно, с понятием.

– Ашотик-джан, опять дверь не заперта! – донёсся из глубины лавки бабский голос – чудной, с переливами. – Заходи, кто хочет!

Зашуршали шаги, из-за шторки выглянул человек небольшого росточка, лицом смуглявый, с кривым носищем, на лбу вздет стеклянный кружок в медной оправе. Пугливо спросил:

– Вы один?

Увидал, что один. Тогда побежал, зачем-то дверь на засов запер и только после повернулся к Скорику:

– Чем могу?

Да, такой огрызок железного прута не растянет, расстроился Сенька. А ещё про кузнечные работы написал. Может, у него подмастерье имеется?

– Желаю кой-чего продать, – сказал Сенька и полез в карман.

Ох, непросто это было, со стянутыми-то руками. Попугай как заладит дразниться:

– Прродать! Прродать! Прродать! Носатый ему:

– Помолчи, помолчи, Левончик. – А Сеньке, оглядев с ног до головы, сказал. – Извините, молодой человек, но я краденого не покупаю. На то есть свои специалисты.

– Без тебя знаю. Вот, чего дашь?

И монету на прилавок шлёп.

Ювелир на Сенькины запястья покосился, однако ничего не сказал. А на серебряный кругляш глянул без большого интереса.

– Хм, ефимок.

– Кто-кто? – не понял Скорик.

– Ефимок, иоахимсталер. Монета нередкая. Они идут по два веса. То есть по весу серебра, помноженному вдвое. Ваш ефимок в хорошей сохранности. – Взял денежку, положил на весы. – Можно сказать, даже в идеальной. Полноценный талер, шести с половиной золотников весу. Золотник серебра нынче – 24 копейки. Это получается… м-м… три двенадцать. Минус моя комиссия, двадцать процентов. Итого – два рубля пятьдесят копеек. Больше вряд ли кто-нибудь даст.

Два с полтиной – это уже было дело. Сенька снова завернулся весь, полез в карман за чешуйками, высыпал на стойку.

– А эти чего?

Лепестков этих было у него ровно двадцать, ещё ночью пересчитал. Плохонькие, конечно, копеечки, но если к двум с полтиной прибавить, это уж два семьдесят выходило.

Чешуйкам ювелир больше уважения оказал, чем ефимку. Спустил со лба на глаз стёклышко, стал разглядывать одну за одной.

– Серебряные копейки? Ого, “ЯД”. И сохранность завидная. Ну, эти могу взять по три рубля штучка.

– По скольку, по скольку? – ахнул Сенька.

– Поймите, молодой человек, – сказал ювелир, взглянув на Скорика через стекляшку страшным чёрным глазом. – Предбунташные копейки, конечно, не талеры и идут по другому курсу, но как раз недавно в Замоскворечье вырыли очередной клад того времени, в три тысячи серебряных копеек, в том числе две сотни яузских, так что цена на них сильно упала. Ну хотите, по три пятьдесят? Больше не могу.

– Это сколько же всего будет? – спросил Скорик, ещё не веря своей удаче.

– Всего? – Самшитов пощёлкал счетами, показал. – Вот: вместе с ефимком семьдесят два рубля пятьдесят копеек.

Сенька аж охрип:

– Ладно, давай.

Попугай встрепенулся:

– Давай! Давай! Давай!

Хозяин монетки сгрёб куда-то под прилавок, звякнул замком кассы. Зашуршали кредитки – заслушаешься. Это ж надо, какие деньжищи!

Из глубины лавки снова пропел бабский голос:

– Ашотик-джан, чай кушать будешь?

– Сейчас, душенька, – обернулся ювелир. – Только клиента отпущу.