Любовь (выдержки из произведений)

Ревность. Кто её не испытывал, не может знать, до чего бывает больно даже вообразить себе все безумства, совершаемые из ревности. За тридцать лет жизни я страдала от неё лишь раз, но ожог был тогда настолько сильным, что шрамы пока не зажили окончательно, и я надеюсь, что уже не исчезнут никогда, являясь своеобразным напоминанием о необходимости избегать их в дальнейшей жизни.

Диего не был моим — никто и никогда не может принадлежать другому человеку — и тот факт, что я была его супругой, не давал мне права на него или на его чувства. Любовь — свободный договор, начинающийся с проскочившей между двумя искры и, возможно, подобным образом и заканчивающийся. Множество опасностей угрожают отовсюду, и если пара защитит это чувство, то сможет его спасти, и впоследствии оно вырастет, подобно дереву, и принесёт тень и плоды, что произойдёт только при взаимном участии. Диего никогда так не делал, отчего наши отношения были обречены с самого начала. Сейчас я это понимаю, но тогда я словно бы ослепла — сначала от явного гнева, а после и от отчаяния.

Шпионя за ним с часами в руке, я поняла, что отсутствия мужа не совпадают с его объяснениями. Когда он явно уходил на охоту с Эдуардо, то возвращался с неё намного раньше либо значительно позже своего брата; когда остальные члены семьи, мужчины, ходили на лесопилку или родео, чтобы метить скот, он неожиданно появлялся во внутреннем дворе. И если позже я за столом поднимала эту тему, оказывалось, что его не было с ними целый день.

Отправляясь за покупками в город, как правило, он возвращался ни с чем, потому что якобы не находил того, что искал, хотя вещь была банальной, например, топор или пила. Когда семья надолго собиралась вместе, он любой ценой избегал разговоров, но всегда именно он организовывал карточные игры либо просил Сюзанну спеть. Если она ложилась, страдая от очередной мигрени, ему это быстро надоедало, и тогда он уезжал верхом на лошади с ружьём на плече. Я не могла следить за ним во время этих походов так, чтобы он этого не заметил и чтобы не вызвать подозрения у членов семьи, хотя я вечно была начеку и, когда он был рядом, я постоянно за ним наблюдала. Так я заметила, что иногда он вставал среди ночи, но не шёл на кухню что-то поесть, как я думала, а одевался, выходил во внутренний дворик и исчезал на час или два, а затем тихо возвращался в кровать.

Следить за ним в темноте оказалось легче, чем днём, когда мы вечно были на глазах — всё сводилось к тому, чтобы постоянно бодрствовать, избегая вина за ужином и капель опиума перед сном.

Однажды ночью в середине мая я заметила, что он выскользнул из постели и в тусклом свете небольшой масляной лампы, которая всегда стояла зажжённой перед распятием, я увидела, как он надел рубашку, пиджак и ушёл. Я подождала несколько мгновений, затем поспешно встала и последовала за ним, чувствуя, что сердце в груди вот-вот лопнет.

Я не могла хорошо разглядеть его в тёмном доме, хотя когда он вышел во двор, то силуэт сразу же чётко выделился в свете луны, временами показывавшейся целиком на ночном небосводе. Небо заволокло частично, и лишь изредка облака закрывали луну, и тогда нас окутывала темнота. Я слышала лай собак и думала, что если они приблизятся, то выдадут моё присутствие, но животные так и не подошли, поэтому я поняла, что Диего привязал их ещё раньше.

Мой муж полностью обошёл дом и, ругаясь, направился к скотному двору, где держали верховых лошадей членов семьи, тех, которые не работали на полях, снял засов с внутренней двери и вошёл. Я осталась ждать, меня защищала обширная тень от вяза, растущего в нескольких метрах от конюшни, разутая и в одной тонкой ночной рубашке, так и не осмелившись сделать ни шагу, убеждённая в том, что Диего появится опять, на этот раз верхом, отчего я уже не смогу за ним следить. Прошло время, показавшееся мне слишком долгим, за которое ничего не случилось. Вдруг я различила свет, шедший из щели открытой двери, возможно, от свечи или небольшой лампы. Я скрипела зубами и судорожно дрожала от холода и страха. Я бы вот-вот отступила и вернулась в кровать, когда увидела ещё один силуэт, приближающийся к конюшне с восточной стороны — было очевидно, что некто шёл не из главного дома — и тоже вошедший внутрь, прикрыв за собой дверь.

Я медлила почти четверть часа, прежде чем решиться, затем я через силу сделала несколько шагов, поскольку онемела и едва могла двигаться. Охваченная ужасом, я подошла к конюшне, не зная, каким образом отреагирует Диего, если поймает меня за шпионажем, но я уже была не в силах отступить.

Я осторожно толкнула дверь, поддавшуюся без сопротивления, поскольку засов был снаружи — запереться изнутри оказалось невозможным — и я, точно вор, смогла проскользнуть в узкую щель. Внутри было темно, хотя в самой глубине подрагивал какой-то свет, на который, не дыша, я пошла на цыпочках — ненужные меры предосторожности, ведь лежащая под ногами солома смягчала шаги. Проснулось несколько животных, отчего я могла слышать, как они двигаются и сопят в своих яслях.