Любовь стоит того, чтобы ждать

Похоже, её это не волновало. Мне вообще иногда казалось, что ей никто не нужен. Совсем. Даже я. Что она со мной только потому, что так вышло случайно и получилось… хорошо. Но как только растает невидимая связь, что держит нас вместе, исчезнет и она… Растворится в бескрайнем космосе и не обернется. И я почти ненавидел ее за эту легкость. А себя — за тайные желания, которые не озвучивал даже самому себе. Мечты о том, чтобы эта хрупкая сильная девочка не ушла прочь, задрав наглый носик, а продолжала быть со мной… Любым способом.

Раскрываться.

Дышать мной!

Потребность не просто быть с ней, но чтобы она тоже… была, горела, прилипла ко мне хотя бы мысленно так же крепко, как присоски робота исследователя к гладкой вертикальной поверхности… Эта потребность сокращала мое сердце, заставляла дышать легкие… Потребность и вера в то, что для нас возможно… Будущее?

Какая уж тут вера… Но я как полный псих просчитывал варианты, как это возможно изменить. И в то же время… надеялся, что меня, быть может, отпустит. Не могло же это безумие царить бесконечно? Она ведь… может мне надоесть? И когда-нибудь я перестану хотеть заглядывать в огромные глаза, в которых отражались звезды. Слушать её вдохи и впитывать её стоны. Вбиваться в нее с потребностью умирающего…

Ведь время нам дано для того, чтобы забывать…

Меня бесили эти противоречия. Но стоило заикнуться о чем-то подобном при Аррине, как она переводила все в шутку. Вот и сегодня спокойно пожала плечами, а потом вдруг рассмеялась, заявив, что старику в ее постели не место, а никем другим я не стану спустя много лет в космосе.

— Я старше тебя всего на несколько космических лет! — буркнул зло.

— Поэтому гораздо быстрее выйдешь из строя, — продолжала смеяться невозможная стерва. А потом опрокинула меня на кровать и уселась сверху, лукаво склонив голову. — Надо пользоваться, пока работает…

Меня тряхнуло, когда она, помогая рукой, насадилась на член, а потом легко, размеренно заскользила вверх и вниз, откинув голову и подставив моим пальцам свои совершенные груди.

Внутри ширилось понимание, что если не произойдет что-то сверхвозможное… я могу лишиться вот этих розовых сосков, узких ступней с высоким подъемом, круглых коленок и нежнейшей — влажной сейчас — кожи, опухших губ и лукавства в глазах. Острого язычка, который мог доводить меня до бешенства и ласкать до потери сознания, и того, как доверчиво она ко мне прижималась.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я ощущал растерянность и смятение. О которых никогда не смог бы сказать вслух… И нежность и страсть, которую мог проявить лишь телом, жестами, тем, как брал её этой ночью снова и снова, измучив вконец обоих… Как в последний раз.

Мы оба устали до потемнения в глазах, но… заснуть так и не смогли.

Я чувствовал, как неровно она дышит, лежа на моей груди… и тоже не мог расслабиться и уплыть в глубокий отдых.

И потому аккуратно пересадил Аррину в кресло, укутал в одеяло и выбрал в автомате две огромных чашки горячего ароматного напитка, который так любили на Дилипе, густого и темного, из цветка Ночи. И мы просто сидели и смотрели, как занимается рассвет над небоскребами и ажурными мостами, повисшими высоко в небе…

— Знаешь, я не часто жалею о чем-то в жизни… — вдруг сказала девушка. — Но я бы многое отдала, чтобы мама могла сидеть вот так, не думая о завтрашнем дне или о том, чем меня накормить. Просто наслаждалась видом и своими возможностями. Тем, что у нее есть будущее за пределами карьера… Она ведь работала на износ. Хамелеонов — их так называли за отличную регенерацию, ловкость и умение мимикрировать — держали на самых низовых уровнях из-за более низкой смертности. И платили лучше, а она так хотела вырваться оттуда, накопив денег…

— Ты… хорошо её помнишь? Ты же была совсем маленькой, когда она умерла…

— Вполне… я же наполовину страж… и помню почти всё, — лицо Аррины немного исказилось, как и каждый раз, когда она говорила о своем происхождении.

Но сегодня я решился высказаться.

— Послушай… я понимаю, что твой отец — последняя сволочь, и тебе вряд ли хочется признавать ваше родство. И что стражи, в том числе мой отец, оставили далеко не самое приятное впечатление. Но мы… мы больше, чем эта связь одного поколения. Ты часть общего генетического шифра, а при этом отказываешься смотреть на мир фиолетовыми глазами. Но отрицая эту часть в тебе… теряешь ее и становишься слабее.

Молчание. И тихое:

— А разве принадлежность к вашему обществу не ставит жестких ограничений? Не вынуждает тебя действовать против собственных желаний? Или становиться тем, кем ты не являешься? Я чувствую себя свободней без всего этого…

— Такой ты станешь тогда, когда осознанно выберешь эту свободу. Но ты ведь не пробовала хоть раз чему-то… принадлежать…

Бездна.

Мне самому не нравится, куда ведет этот разговор.

Мы замолчали, а потом Аррина вдруг попросила:

— Расскажи о своей маме.

Дрогнул. Но все-таки ответил: