Любовь слепа

— Пока,— сказал Орвер, потихоньку расстегивая брючный ремень.

Брюки упали на пол, он переступил через них и пошел дальше вниз по лестнице. Туман действительно был горячим, как изнемогающая перепелка, и раз Лерон может разгуливать, выставляя наружу свою наличность, то чем Орвер хуже его? Все или ничего.

Пиджак и рубашка последовали за брюками. Ботинки он снимать не стал.

Внизу он тихонько постучал в дверь.

— Войдите,— сказала консьержка.

— Для меня писем нет? — спросил Орвер.

— О, это вы, господин Латюиль! — восторженно возопила толстуха,— всегда такой веселый, шутник, говорун... Ну, как вы... хорошо выспались, а? Я не хотела вас беспокоить... но если б вы только видели первые дни... когда начался этот туман! Все с ума посходили. А теперь... К чему только люди не привыкают...

Он почувствовал сильный запах и понял, что она подошла к нему поближе.

— Вот только кушать стало неудобно,— сказала она.— Но вообще он очень забавный, туман... пожалуй, можно даже сказать — полезный; вот смотрите: я никогда не жаловалась на отсутствие аппетита... а теперь — пожалуйста, за три дня — стакан воды, ломтик хлеба, и больше мне ничего не надо.

— Вы похудеете,— сказал Орвер.

— Ха-ха-ха! — закудахтала она, и ее смех напоминал падение мешка орехов с балкона шестого этажа на мостовую.— Вы только пощупайте, господин Орвер, я в полном порядке. У меня теперь и почки стали получше... Вот пощупайте...

— Но... гм...— сказал Орвер.

— Да пощупайте же, я вам говорю.

Она взяла его руку и положила ее — очевидно, на кончик одной из пресловутых почек.

— Поразительно! — подтвердил Орвер.

— А ведь мне сорок два года,— сказала консьержка,— Ну конечно! Можно дать больше. Но... женщины вроде меня — сильные, крепкие — могут и не скрывать свой возраст — так даже пикантнее...

— Но какого черта! — произнес Орвер, остолбенев —... Вы же совсем голая!..

— Ну да, а вы? — сказала она.

— Действительно,— сказал Орвер,— Какая глупость.

— Они там болтали по телевизору,— сказала консьержка,— что все дело в венеральном аэрозоле.

— Ах вот что! — сказал Орвер и тут же почувствовал совсем близко от себя дыхание консьержки и на секунду ощутил, как этот чертов туман туманит его мозг.

— Послушайте, госпожа Панюш,— умоляюще сказал он.— Давайте посмотрим на вещи здраво. Мы же не звери. Если это венерический туман, значит, надо держать себя в руках, сопротивляться.

— О! О! — простонала госпожа Панюш, задыхаясь, и пустила в ход руки.

— Я не желаю быть к этому причастным,— произнес Орвер с достоинством.— Делайте что хотите, я здесь ни при чем.

— Ладно-ладно,— пробормотала консьержка, не теряя самообладания,— а вот господин Лерон гораздо любезнее, чем вы. С вами мне придется потрудиться самой.

— Послушайте,— сказал Орвер,— я только сегодня проснулся. Я еще не привык, понимаете.

— Я вас научу,— сказала консьержка.

И тут произошли такие вещи, на которые лучше набросить плащ несчастного мира, подобный нищете Ноя, красоте Саламбо и вуали Танит в скрипке.

Орвер вышел от консьержки в самом энергическом состоянии духа. На улице он прислушался. Чего-то не хватало. Вот чего — шума машин. Но зато отовсюду слышались песни. И смех.

Плохо соображая, он пошел вперед по мостовой. Его уши не привыкли работать на столь высоких частотах, ему было слегка не по себе. Он заметил, что размышляет вслух.

— Черт знает что такое! — сказал он.— Венерический туман.

Как видите, его размышления по этому вопросу не отличались оригинальностью. Но поставьте себя на место человека, который проспал одиннадцать дней, проснулся в полной темноте, усугубленной неким всеобщим радостным отравлением, и убедился, что толстая рыхлая консьержка превратилась в Валькирию с упругой грудью, в жадную Пирцею, в ненасытную утробу, алчущую бесконечных наслаждений.

— Черт подери! — снова сказал Орвер, чтобы уточнить свою мысль.

Неожиданно он обнаружил, что стоит посреди улицы, испугался и отскочил на тротуар. Метров сто он прошел, держась за стену. И дошел до булочной. Правила личной гигиены рекомендовали принимать пищу после всякой значительной траты физической энергии, и он зашел купить булочку.

В лавке было шумно.

Орвера нельзя было назвать человеком с предрассудками, но, когда он понял, чего требует булочница от каждого клиента, а булочник от каждой клиентки, волосы у него на голове встали дыбом.

— Если вы хотите получить два батона,— сказала булочница,— я вправе требовать от вас подходящий формат, да или нет?

— Но, мадам,— возразил тоненьким старческим голоском некто, в котором Орвер опознал господина Кюретруба, старого органиста с набережной,— но, мадам...

— А еще на органе играет! С трубочками орган-то! — сказала булочница. Господин Кюретруб рассердился.

— Я вам пришлю орган,— сказал он гордо и направился к выходу, но налетел на Орвера и задохнулся от ужаса.

— Следующий! — проревела булочница.

— Мне булочку,— с трудом выговорил Орвер, массируя желудок.

— Три батона господину Латюилю! — провозгласила булочница.

— Нет, нет! — простонал Орвер,— булочку.

— Тварь! — сказала булочница.

И обратилась к мужу:

— Слушай, Люсьен, займись им, научи его, как себя вести.