Любовь моя

– Странная прихоть. Понятно. Как всегда иронизируешь, издеваешься над собой? Тебе надо чаще себе говорить: «Можно я не буду слишком скромной?» – Инна рассмеялась. – Да Винчи тут ни причем. Не на него я нацелилась. Я воображаю, что твоя душа перекликается с душою Лермонтова, что ты с ним на одной волне.

– Спасибо. Мне до него, как до звезды. Не подлежит сомнению, что место рядом с ним до сих пор вакантное.

– Интересно слушать о себе откровенные суждения?

– Откровенные – полезно, дорогой мой приверженец и поборник правды. А от льстивых у меня надежный панцирь из недоверия и сомнений, – сказала Лена. Она понимала, что Инна не нахваливает ее дружески, а просто, любя, совсем немного приближает к той самой… детской мечте. – Общее у нас с Ритой – неослабевающая, жадная потребность писать. (У графоманов тоже.) Любить надо то, чем занимаешься, а не вымучивать создаваемое, да еще и ставить себе в заслугу, что дело идет с трудом, со скрипом. Без любви к делу я не мыслю творческого процесса. Только при этом условии можно в себе и в других что-то открыть и преподнести читателям.

– Один художник сказал другому, мол, хорошо написал, но твой цветок не пахнет счастьем, я не чувствую его аромата. А о литературном произведении или о какой-то его части можно так сказать?

– Безусловно. «Красиво, правильно написал, но не талантливо».

– Лена, ты же не знаешь, о чем на самом деле думает тот или иной твой герой и, тем не менее, пишешь «подумал он». Ты его характер как пазл собираешь? От одного человека отщипнешь, от другого. По психотипам людей раскладываешь, представляешь, как они могут мыслить, вести себя. Да?

– Что-то вроде этого – улыбнулась Лена.

– В простом видишь сложное, в известном ищешь неизвестное. Умеешь разглядеть волшебство и отстраненность в бытовых вещах. Четко понимаешь, что тебе помогает, что мешает, – продолжила вслух размышлять Инна. – Ты могла бы писать о том, на что есть спрос? Это давало бы тебе средства к существованию и обеспечивало, а может, даже гарантировало успех. Допустим, о всяких там отвлеченных материях.

– А ты сама, что об этом думаешь? Нет мне туда ходу, – ответила Лена серьезно. – Передо мной не стоит насущной задачи выживания любым способом. Не могу похвалиться, что деньги у меня водятся, но жить и писать так, чтобы искать «пристанища на любом корабле», мне еще не приходилось, и, думаю, уже не придется. Я пишу только о том, что душа требует.

– Ты настоящий ученый и писатель, а значит, больших денег по определению у тебя быть не может. Не живешь «в сиротском свете стосвечовых люстр».

– И «сирый свет убогого алмаза» не туманит твоего взора, – с удовольствием подыграла Инне Аня. – Все мы не большие знатоки роскоши и не законодатели изящного вкуса.

Инна, недовольная новым вмешательством в их с Леной разговор, только глазами раздраженно сверкнула, мол, тоже изголодалась по общению? Только не звала я тебя! Она ревниво принимала к сердцу любые вторжения в их с Леной «личную жизнь», и тем более чьи-то удачные «выступления».

Лена, понимая это, слегка нахмурилась.

3

Немного успокоившись, Инна продолжила:

– Писатель обязан обладать изрядным запасом слов и определенной эрудицией. Как у тебя с этим? Ты же технарь. Мы все немного сухари.

– О тебе этого не скажешь, – с улыбкой заметила Лена. – Я только на откате девяностых начала всерьез писать, наращивать умение и раздвигать над собой потолок. От силы лет пять, да и тех по совокупности, пожалуй, не наберется. Правда, в детстве стихами и прозой отзывалась на любое событие, но в основном в форме «устного народного творчества». Да и позже иногда пыталась, но моя занятость… А Рита уже успела поработать в самых разных жанрах. Даже внештатным корреспондентом какой-то газеты побывала, потому что с самого начала была заточена на профессионализм. Все искала себя, но никогда не выпячивала. Долгим был ее путь к известности. Много лет по шипам шагала, пока пришло признание. Размышляла, переосмысливала уже написанное, новое начинала. И теперь продолжает оттачивать свое мастерство. Настоящий писатель не перестает расти. Но ей повезло, потому что она удачно дебютировала еще в СССР, в счастливые шестидесятые, в эпоху еще несломленных иллюзий, которые прошли под знаком оттепели. Она успела вскочить на подножку последнего вагона быстро удаляющегося поезда, и вошла в литературу через широко распахнутые ворота. А я, как говорил о себе Жванецкий, в написании больше руководствуюсь интуицией, чем компетентностью.

– Рита уже писала, когда ленинская цитата на титульном листе книги еще являлась охранной грамотой произведения, когда верили, что слово правды может перевернуть мир. Но и главенствовали убогие советские клише типа того, что все писатели обязаны что-то сказать против религии, и было директивное навязывание мнений, подталкивание… на скользкий путь лести, – насмешливо перебирала знакомые хлесткие фразы критиков Инна. – Она писала санкционированное, разрешенное.

– Не преувеличивай цензорские страсти в советский период. К тому же у Риты претензии в основном к себе, а не к критикам.