Любовь к жизни. Рассказы

После этого она уже ничего не говорила, довольствуясь тем, что следила за поварскими операциями Лона, и порою прислушивалась, не раздастся ли на дороге собачий лай. Я развалился на постели, курил и наблюдал. Здесь была какая-то тайна. Это было для меня ясно; но больше я ничего не сумел установить. Почему, черт возьми, Лон даже не намекнул мне ни о чем до самого нашего приезда? Незаметно для нее я рассматривал ее лицо, и чем дольше смотрел, тем труднее становилось отвести глаза. Это было дивно прекрасное лицо – неземное, сказал бы я, с каким-то внутренним сиянием или с выражением чего-то, «чего не было ни на земле, ни на воде». Страх и ужас совершенно исчезли, и лицо было спокойно-прекрасно… если словом «спокойно» можно выразить то неосязаемое скрытое нечто, которое я так же мало мог бы назвать «светом» и «сиянием», как и «выражением».

Внезапно, как бы впервые взглянув на меня, она заметила мое присутствие.

– Вы недавно видели Дэйва? – спросила она.

С моего языка чуть не сорвалось: «Какого Дэйва?», когда Лон кашлянул сквозь пар, поднимавшийся над шипящим салом. Этот кашель мог происходить и от пара, но я понял его как знак и не задал своего вопроса.

– Нет, не видал, – отвечал я. – Я новичок в этой части страны…

– Но вы не хотите сказать, – прервала она, – что никогда не слыхали про Дэйва, про Большого Дэйва Уолша?

– Видите ли, – извинился я. – Я новичок в этой стране. Я жил на низовьях, по дороге в Ном.

– Расскажите ему про Дэйва, – сказала она Лону.

Лон казался смущенным, но начал рассказывать тем задушевным, сердечным тоном, какой я знал у него и прежде. Тон казался мне, пожалуй, слишком задушевным и сердечным, и это меня раздражало.

– О, Дэйв – это замечательный человек, – сказал он. – В каждом дюйме чувствуется настоящий мужчина. В нем шесть футов и четыре дюйма – без башмаков. Слово его – свято, как договор. Врет тот, кто говорит, что Дэйв когда-нибудь солгал. Такой человек будет иметь дело со мной… если только от него что-нибудь останется после того, как Дэйв разделается с ним. Потому что Дэйв – боец. Да, он старый вояка. Он ходил на медведя с игрушечным ружьем – калибр .38. Он получил несколько царапин, но знал, что делает. Он спустился в нору, чтобы убить этого мишку. Он ничего не боится. Сорит деньгами; а когда денег нет, готов отдать последнюю рубашку. Да, он в три недели высушил вот это озеро Неожиданностей и добыл из него девяносто тысяч. Не так ли?

Она зарделась и с гордостью кивнула головой. С живейшим интересом она следила за каждым словом его рассказа.

– И я должен сказать, – продолжал Лон, – что страшно разочарован оттого, что сегодня не застал здесь Дэйва.

Лон поставил ужин на необтесанный сосновый стол, и мы набросились на еду.

Собачий вой заставил женщину подойти к дверям. Она приоткрыла их на дюйм и прислушалась.

– Где Дэйв Уолш? – спросил я вполголоса.

– Умер, – отвечал Лон. – Быть может, в аду. Почем я знаю! Помалкивайте!

– Но вы только что сказали, что надеялись застать его здесь, – подзадоривал я.

– О, заткнитесь же, Бога ради, – отвечал Лон так же тихо.

Женщина затворила дверь и вернулась на свое место; а я сидел и размышлял над тем, что человек, велевший мне «заткнуться», получает от меня в месяц двести пятьдесят долларов жалованья и полное содержание.

Лон мыл тарелки, а я курил и наблюдал за женщиной. Она казалась еще красивее; красота ее, правда, была несколько странной. Поглядев на нее пристально в течение пяти минут, я принужден был вернуться в реальный мир и бросить взгляд на Лона Мак-Фейна. Этот взгляд убедил меня, что, вне всякого сомнения, женщина тоже была реальной. С самого начала я принял ее за жену Дэйва Уолша; но раз Дэйв Уолш умер, она могла быть только его вдовой.

Мы рано улеглись, ибо назавтра нам предстоял долгий путь; а когда Лон забрался под одеяло подле меня, я решился задать ему вопрос:

– Эта женщина сумасшедшая?

– Вконец рехнулась, – отвечал он.

И прежде чем я мог формулировать следующий вопрос, Лон Мак-Фейн заснул. Я мог бы поклясться в том. Он всегда засыпал таким образом: заползет под одеяло, закроет глаза – и улетит в царство сна, оставляя за собой только спокойное, ровное дыхание. Лон никогда не храпел.

Наутро надо было быстро позавтракать, накормить собак, нагрузить сани и пуститься в путь по снежной тропе. Мы простились, когда сани двинулись, а женщина стояла на пороге и провожала нас. Я унес с собой образ неземной красоты прямо под веками: мне стоило только смежить их, чтобы в любой момент увидеть ее снова. Тропа была непротоптана, так как озеро Неожиданностей лежало далеко от проезжих путей, и мы с Лоном сменялись, утаптывая дорогу своими большими подбитыми лыжами, чтобы собаки могли подвигаться вперед.