Любовь к трем цукербринам

назвать одним из множества современных ку-

плетистов, занимающихся культуррейдерством.

Он, в сущности, читает не свои стихи, а чужие,

с перебитыми номерами, перекрашенные в

нужный цвет — которые он просто перепродает

через юридический механизм пародии. Какая-

то дура, польстившись, видимо, на слово «го-

лем», назвала новый проект Гугина «русской

либеральной идеей, отлитой в гранате» — и, по-

хоже, сама не поняла, что сказала. А попала в

точку. На приватизации и перепродаже можно

заработать — но можно заработать и на самом

Гугине. Например, сделать на эту тему статью

под названием «Всюду Шпенглер».

Третий журналист, дама, вспоминает о тех

самых словах про отлитую в гранате либераль-

ную идею, так некстати сказанных ею на фоне

«тартараса» и вообще поклепа на революцию.

Гугин не оправдал аванса. Ничего, выпишем

инвойс...

Девушка по имени Надя в нескольких ме-

трах от импровизированной сцены протирает

горшок с чахлым ростком пальмы (в горшке

стоят две крохотные красные лошадки из пласт-

массы) и не думает ни о чем — просто смотрит

на эту пальму и лошадок. Почему-то земля ка-

жется ей сегодня особенно черной.

За остальными умами в офисе «Контры» я не

слежу.

Кеша слушает хрипловатый бас Гугина. На

душе у него скверно, как и всю последнюю не-

делю: очень плохие служебные перспективы.

Он замечает тень какого-то движения у себя за

спиной, оборачивается и видит незнакомого

человека, идущего по проходу между столами.

Человек глядит Кеше прямо в глаза. У него

небритое лицо горного пассионария, он грязен,

за плечами у него рюкзак. Под его распахнутой

курткой видна майка с пучеглазой белой овеч-

кой, весело жующей стебли конопли. Его глаза

стеклянно блестят: он то ли на наркотике, то ли

в трансе. Его губы дрожат — или быстро шеп-

чут.

Кеша понимает, что незнакомец идет имен-

но к нему — но не знает зачем (а я это уже знаю:

человек с рюкзаком уверен, что идет ко мне,

поскольку наводится на мое внимание, направ-

ленное на него из Кешиных глаз). Кеша успева-

ет встать и выставляет перед собой руки. Чело-

век как бы падает в Кешины объятия — и

прижимает его к себе изо всех сил, словно

встретив наконец любимое существо, которое

искал перед этим всю жизнь. Кеша успевает по-

чувствовать нелепый эротизм момента. Сжав-

ший его человек тоже, видимо, ощущает нечто

подобное — и шепчет:

— Меня зовут Бату... Аллаху акбар.

Затем происходит страшной силы взрыв.

Лампочки всех собравшихся в комнате умов

сразу гаснут.

Я прихожу в себя. Я лежу на полу — сила

взрыва была такой, что меня сбросило с моего

стула этажом выше. Проходит секунда или две,

и я понимаю, что больше никогда не буду Ки-

клопом.

А теперь я объясню, как я им стал — и что

это слово значит.

КОРОБКА № 1

Я не собираюсь рассказывать о себе слиш-

ком много. Мое настоящее имя должно быть

скрыто — такова древняя традиция, и я не хочу

ее нарушать. Но это и не понадобится: называя

себя последней буквой алфавита, я проявлю

смирение, которого мне не всегда хватало в

прошлом.

Все началось с того, что умер один из моих

дальних родственников — и оставил мне одно-

комнатную квартиру в Москве недалеко от Садо-

вого кольца. Это сильно упростило мою жизнь: я

переехал туда из съемного жилья. Теперь я мог

работать меньше, и у меня появилась уйма сво-

бодного времени. Я занимал его в основном

прогулками, чтением и спортом. Со временем я

собирался стать «писателем» — это означало,

что, зря растрачивая молодость, я уверял себя,

будто накапливаю необходимый жизненный

опыт.

В квартире был сделан приличный ремонт,

поэтому я ограничился тем, что вывез все остав-

шиеся от покойного вещи, заменив их своими

пожитками. Я оставил только один из достав-

шихся мне по наследству объектов — большой

фанерный ящик, полный старых книг и желтых

ксерокопий. Сохранил я его главным образом

потому, что мне понравилась украшавшая его

надпись масляной краской:

КОРОБКА № 1

Мой покойный родственник, что-то среднее

между дядей и дедушкой, был одним из поздне-

советских «внутренних эмигрантов». Он всю

жизнь собирал характерную для этой среды ли-

тературу, главным образом так называемую

«эзотерику» — и хранил ее в задвинутом под

кровать ящике, чтобы она не попадалась на гла-

за редким гостям. В советское время каждый

сторож свято верил, что за ним следят — и был,

возможно, прав.

Не могу сказать, что во мне проснулся вне-

запный интерес к тайному знанию времен мо-

сковской Олимпиады. Но отчего-то мне пока-

залось неразумным выкинуть доставшиеся по

наследству облигации и ваучеры духа, даже не

попытавшись их обналичить.

В коробке были фантастические романы,

которые обитатели советских катакомб прини-

мали за послания свыше. Были послания свыше,

замаскированные под фантастические романы.

Были древнеегипетские тексты, сочинения

Шмакова и Блаватской — и прочий археологи-

ческий материал. Там же нашлось несколько

книг индийских учителей в английском ориги-

нале.

Странный информационный коктейль, вы-

лившийся на меня из этого фанерного ковчега,

надолго зачаровал мою душу. Есть такой анек-

дот про слепых, ощупывающих слона — вот и я,

можно сказать, осваивал похожий подход к

древней человеческой мудрости.

Конечно, сейчас многие скажут, что привет-