Любовь к трем цукербринам

ством — во всяком случае, в пространственном

смысле.

Иногда я позволял себе нескромное, навер-

но, развлечение — настраивался на его ум и на-

чинал наблюдать за происходящим в окружаю-

щем пространстве через его глаза — и даже

сквозь призму его сознания. Я воспринимал не

только то, что он видел, но и голоса, раздавав-

шиеся в его уме (не буду называть их мысля-

ми — поскольку половины из них он не слышал

сам, а другой половине подчинялся без

размышления).

Иногда это бывало интересно, иногда — не

очень. Если он, например, включал своих япон-

ских школьниц (такое случалось, когда в офисе

оставалось мало народу и Кеша был уверен, что

никто не подойдет к нему со спины), его вну-

треннее пространство заполнялось грубоватым

комментарием, похожим на футбольный. Кеша,

заслуженный работник bondage/bukkake на

пенсии, как бы разъяснял происходящее не-

смышленым профанам, которые смотрели пор-

нушку вместе с ним. Таким профаном в эти ми-

нуты был один я — но Кеша в своем воображении

транслировал сигнал на куда большую аудито-

рию. Все-таки поразительно, до какой степени

человек общественное существо.

Когда людей в офисе собиралось слишком

много, чтобы можно было смотреть порно или

играть с компьютером в игры, Кеша начинал

I роллить зазевавшихся граждан в интернете —

словно ас Второй мировой, вылетевший на сво-

бодную охоту. Картинка на экране делалась на

это время совершенно пристойной и функцио-

нальной: любой медийный работник сегодня

полдня ныряет по блогосфере.

Иногда Кеша отвлекался от компьютера,

глядел на своих соратников по офису — и вы-

носил им приговор судьбы.

Наименее жесток он был к девушке Наде,

занимавшейся буфетом и озеленением про-

странства — «если пострижется нормально и

перестанет бояться людей, то найдет себе како-

го-нибудь азербота». Других он судил строже.

Главного редактора сайта «Contra.ru» (так на-

зывалось место, где он работал) он окрестил

про себя «шабесгеем» (что не мешало Кеше

ежедневно перед ним заискивать — но жизнь,

как известно, есть клоунада). При этом Кеша

искренне считал, что влечение к виртуальным

японским школьницам является нормой, а

главный редактор — перверт.

Соответственно, информационный продукт

родного сайта Кеша называл про себя словом

«шабесгон» (даже бормотал во время дедлайнов

мечтательную мантру-стишок «мой шабесгон,

мой шабесгон — как много дум наводит он»).

Коллег по работе он делил на «вонючек» и

«усталых» (первые с годами превращались в по-

следних, отвоняв свое — примерно как выгора-

ющие звезды).

Ну и так далее. Кеша на самом деле не был

ни гомофобом, ни антисемитом, ни снобом.

Просто ассемблер чужой души при близком

рассмотрении редко выглядит привлекательно.

Но мы еще вернемся к Кеше — сейчас я расска-

зываю об этом, чтобы было понятно, чем я за-

нимался внутри его головы в тот день, когда

произошло роковое событие. Я отдыхал в ней,

как в персональном кинозале — в этот день кру-

тили довольно интересное кино.

В редакцию «Контры» пришел входящий в

моду поэт Гугин, бочкообразный лысый муж-

чина с треугольной рыжей бородой («бегемот

апокалипсиса», как он сам себя называл — но

темно-багровый цвет его лица наводил скорее

на мысль об апоплексии). С ним делали боль-

шое интервью.

Было две телекамеры и три прогрессивных

журналиста, пришедших для съемок круглого

стола — их рассадили полукругом перед боль-

шим белым щитом с надписями «Contra.ru», и

Гугин, стоя в фокусе этого живого прожектора,

читал стихи («стиши», как он говорил) из свое-

го нового проекта «Голем Илелеем».

Это была амбициозная попытка отразить в

стихах все наиболее яркие события недавнего

прошлого: составить, как изящно выразилась

одна из трех журналистов, «Гугл Мэп Эпохи».

Когда Гугин утомлялся, начинал говорить кто-

нибудь из журналистов, и камеры поворачива-

лись на него. Потом неиссякаемый Гугин снова

начинал декламировать.

Отрывок, который он читал перед вспыш-

кой, назывался «Героям — Пазолини!» и был

посвящен, как легко догадаться, известным со-

бытиям в Киеве, уже успевшим к этому време-

ни несколько потускнеть в народной памяти:

Под хладным ветром, полным праха,

согнулся мерзлый тартарас,

И беркут наш встал черепахой

В последний раз, в последний раз...

Отчетливо помню эту секунду — и мгновен-

ный срез всех создававших ее умов.

Гугин, читая, соображает, не обидится ли

редактор на «тартараса», приняв его за замаски-

рованного «пидараса» — и быстро отмечает во

внутреннем блокноте, что надо конкретизиро-

вать это как обличительную сатиру на хаос в со-

знании боевика, увлекаемого в тартары духа Та-

расом на щите. Стиш, короче, надо доводить.

Первый журналист, кисло оскаленный

блондин с волосами до плеч, размышляет о том,

можно ли классифицировать Гугина как полно-

ценного либерала — и сомневается: не все мар-

керы в стихах расставлены нужным образом, и

кажется, что это сделано вполне сознательно.

Хотите войны? Таки война вам будет!

Второй журналист, одутловатый одуванчик,

уже наполовину выбритый ветром перемен, ду-

мает длинную и сложную мысль: Гугина можно