Любовь к трем цукербринам

интерес, омерзение, равнодушие, насмешка...

Я знал, что вижу просто отражение своего соб-

ственного ума («психического состава», как вы-

ражалась ветхая тетрадка с синим шрифтом). Но

постепенно я начинал понимать — дело не толь-

ко в психическом составе.

В упражнении определенно скрывалась тай-

на. Смотрящий из зеркала глаз не был моим. Он

вообще не был чьим-то. Мне казалось, он боль-

ше всего похож на дверной глазок. Я сижу перед

дверью, а за ней время от времени проходят не-

известные и ненадолго останавливают на мне

взгляд (как если бы платоновскую пещеру прива-

тизировали и укрепили стальной дверью какие-

то философы с очень серьезными связями).

Иногда странный глаз смотрел на меня с не-

навистью, иногда с презрением, иногда брез-

гливо — и каждый раз мое сердце испуганно со-

глашалось, что именно этого я и заслуживаю.

Но однажды глаз посмотрел на меня с новым

выражением.

Оно походило на сочувственное понимание.

Причем понимание инженера: мне показалось

на миг, что этому взгляду моя душа представля-

ется чем-то вроде пинбола — наклонной доски

с лунками, по которой катается выброшенный

пружиной шарик, отскакивая от электрических

рычажков. Глядящий мне в сердце глаз внима-

тельно рассматривал этот пинбол.

Потом мой взгляд расфокусировался, и глаз

исчез.

Воспоминание о случившемся вслед за этим

до сих пор вызывает у меня содрогание. Мне

вспоминается сцена из старого фильма-ката-

строфы, где была показана изнутри кабина вре-

зающегося в океан «Конкорда» — лобовые стек-

ла за долю секунды превращаются в фонтаны

сверкающей воды, сносящей на своем пути все.

Стоящее передо мной зеркало вдруг словно

врезалось на огромной скорости в океан — или

это поверхность океана с той стороны стекла со

страшной силой ударила по зеркалу и мне, рас-

шибла нас взрывом и разорвала на атомы...

Когда я пришел в себя, я лежал на полу в

центре комнаты. У меня болела неловко под-

вернутая нога, но я был цел. Зеркало тоже вы-

глядело целым — и кое-где на нем даже видне-

лась пыль, из чего следовало, что случившийся

передо мной взрыв был просто галлюцинацией.

Или, тут же возникла в моем сознании мысль-

противовес, взрыв был настоящим, а галлюци-

нация — то, что я вижу сейчас...

Я встал и посмотрел в открытую дверь бал-

кона. Был виден близкий дом напротив, окно

чужой кухни. В нем копошилась у плиты груда-

стая женщина с агрессивным румянцем во все

лицо. Она уколола себя в палец ножом — и на-

морщилась от боли.

Ее звали Мария Львовна. Ей было немного

за сорок, у нее имелся муж и двое детей. Мужа

она ненавидела за маленькую зарплату и боль-

шой член (да, бывает и такое), детей скорее лю-

била — но проявлялась эта любовь тоже как не-

нависть, и они ее боялись. Она была родом из

Костромы, выросла на берегу Волги, в детстве

ей подарили пластмассовый велосипед с тремя

красными колесами — и один раз, когда она на

нем катилась по лесной тропинке, ей на руку

села удивительно красивая оса с длинным

брюшком и с почти человеческим остервенени-

ем вонзила жало прямо ей в палец...

Мое внимание за секунду провалилось в па-

мять этой женщины по какой-то странной из-

бирательной траектории, минуя множество

спрессованных событий — прямо в ту точку, где

возник эмоциональный рефлекс, исказивший

ее лицо. Она сама даже не знала, что пережива-

ет это давнее происшествие заново — а я знал.

Я знал много другого. У нее было плохое на-

строение из-за только что кончившегося скан-

дала с привлечением милиции: она обвинила

живущего за стеной соседа (математика из ин-

ститута им. Стеклова, это мне тоже откуда-то

было известно) в педофилии и русофобии — на

основании прилетавших из-за стены звуков.

Менты, приехав по вызову, хотели сначала за-

брать ее саму, но главный мент, похоже, ей по-

верил, потому что по оперативному опыту знал,

что почти все бородатые математики — педо-

филы и русофобы.

А вот муж ей не поверил. Мало того, муж

предложил ей написать заявление на другого

соседа — обвинить его в некрофилии на осно-

вании полного отсутствия звуков за стеной:

главный мент, сказал он, наверняка опять вру-

бится. Это, может, было и смешно. Но она не

смеялась. Муж хотел выглядеть иронично — а

выглядел, на ее взгляд, просто жалко, потому

что приносил домой меньше штуки. И кому

нужны были его шутки...

Эти смысловые зигзаги возникали перед

моим взором, как шоссейная разметка, несуща-

яся в свете фар под колеса. Я мог пойти по лю-

бому маршруту. Я все знал про ее мужа (препо--

даватель истории в каком-то закрывающемся

институте). Я все знал про главного мента (тот

сам страдал педофилией, поэтому его вердикту

насчет математиков можно было доверять).

Мало того, я мог за секунду провалиться (или

обрушиться — так это ощущалось) к любому их

переживанию, уже забытому ими самими.

Сквозь их память я мог шагнуть к другим лю-

дям. И так сколько угодно раз. Это был беско-

нечный лабиринт, к любой точке которого я

мог перенестись — как если бы впереди раски-

нулся светящийся город, а сам я сделался то-

ком, питающим его огни.

И все это промелькнуло в моем сознании за

то время, пока я смотрел на стоящую у плиты

женщину в окне напротив. А как только я за-

жмурился, наваждение кончилось.