Любовь и жизнь

И если приезжающие немцы долго не задерживались в деревне, боясь дремучего леса вокруг, не знали, кто есть кто, то полицаи наоборот знали про всех всё и выливали свою злость, считай, что на родственников. Ведь в селе давно все были то сватами, то крёстными, то вообще близкими людьми по крови.

— Слушай, Васька, а она ничего, смазливая, может, побалуемся с ней по очереди, пока рожу не разрисовали, — предложил один из полицаев.

— Немцы нагрянут скоро, не успеешь штаны подтянуть, тебе всё бабы снятся, своей мало, — огрызнулся Васька, — лучше неси свои цацки и начинай пытать эту красотку. У неё такие глазки, что, видно, ничего не скажет просто так.

— Кто будешь и откуда? С какой целью тебя сбросили на парашюте? — начал допрос полицай, ловко сворачивая цигарку из табака — самосада.

— Девушка молчала. Она поняла, что бесполезно прикидываться беженкой, а рассказывать этим фашистским прихвостням что-то не имело смысла.

Послышался шум возле конторы и в комнату зашли ещё трое полицаев.

— Да, их тут целая деревня таких молодчиков, — с горечью подумала Мария, — надо же мне было забрести именно сюда. Город где-то совсем рядом, а я попала в самое логово предателей.

— Ну, что молчишь, стерва, — пнул Васька девушку по больной ноге, — рассказывай, а то и вторую ногу сейчас сломаю.

Зашедшие полицаи заржали от предвкушения дальнейших издевательств.

— Значит, Вась, больше не ищем парашютиста. Можно отдохнуть, есть, что немцам доложить.

— Гляди и крест тебе сегодня Ганс на грудь повесит, — добавил другой, явно, подтрунивая над своим начальником.

— Хватит ржать, умники. Помогайте лучше допрашивать. Стёпка, смажь ей пару раз в рыло. Ты охочь бабам фингалы на рожах ставить. Твоя Таська вечно разукрашенная ходит.

— Это мы сейчас, с превеликой охотой, — отозвался Стёпка, нанося удары огромными кулаками по лицу девушки.

Через несколько минут лицо Марии превратилось в кровоточащее месиво, из носа полилась кровь. Но она только вздрагивала от побоев и продолжала молчать.

Но самое страшное было ещё впереди.

Глава 3

— Да, орешек нам крепкий попался. Видать, комсомолка. Сейчас пообедаем, немцы приедут и дадут указания, что нам с ней делать. Я бы поставил к стенке и расстрелял, но для неё это будет большая честь, — нецензурно выражаясь, сквозь зубы выдавил Васька, а потом вытащил окурок изо рта и затушил его на оголённом теле девушки, — Стёпка, сторожи. Мы скоро будем. Больше её не трогай. Потешишься чуть позже.

Полицаи удалились. Мария лежала на полу и не могла пошевелиться. От тяжёлых ударов по голове всё расплывалось перед глазами, шумело в ушах. С трудом немного вытерла кровь из разбитого носа и губ краем блузки. На ум опять пришёл сон, увиденный накануне:

— Поэтому и плакали мама и бабушка, высаживая цветы на грядки, — мелькнула догадка, — плакали они по мне. Будут ждать весточки, но так и не дождутся. И никто им не расскажет, где я, что случилось со мной и где моя могила. Я даже сама не знаю, как называется эта деревня. Да и какая теперь разница. Земля-то наша, родная. Вынести бы всё, вытерпеть, не показать свою слабость перед этими подонками…

После обеда в деревню приехал немецкий офицер с переводчиком и взводом солдат. Полицаи, выстроившись в шеренгу, откозыряли приветствие на немецкий лад. Переводчик тоже был из местных, по фамилии Трушинский. Плохого он никому никогда не делал, старался при переводе смягчить сказанное, чтоб не навредить людям. Но его служба у немцев на оккупированной территории в дальнейшем сказалась на его судьбе. Советская власть всех сравняла под одну гребёнку, признав врагами народа. Так что знание языка для этого пожилого человека закончилось трагедией: лагерем и смертью. Но это будет чуть позже. А в тот момент ему пришлось помогать в разговоре немецкого офицера с полицаями и задавать вопросы девушке-парашютистке.

Ганс брезгливо посмотрел на Марию, что-то забормотал на своём языке. Трушинский переводить это не стал. Но по лицам немца и переводчика было видно, что они из тех, кому трудно смотреть на истерзанные тела людей, и к пыткам они тем более не склонны.

Полицаи в присутствии немецкого офицера тоже вели себя тихо, ждали его приказаний. Но Ганс, задав пару вопросов девушке и не получив на них ответов, засобирался в город, предоставив полицаям самим разобраться с парашютисткой. В их преданности рейху он не сомневался. Что и перевёл им Трушинский.

— Чистюля этот Ганс, — тут же заметил Васька, — когда машина с немцами отъехала и скрылась из виду, — ручки свои марать не хочет. А мы сейчас разберёмся с этой гадюкой. Бери Стёпка инструмент и начинай. И вы помогайте, чтоб заговорила эта красавица.

Несколько дней полицаи терзали девушку. Они озверели рядом, не могли понять, как эта хрупкая, совсем ещё девочка, парашютистка может терпеть их издевательства. Они напивались от злобы, что не могут выдавить из неё даже крика. В беспамятстве она стонала, а приходя в себя, молчала и смотрела на них с ненавистью своими голубоватыми как чистое небо глазами.