Любовь и жизнь

Присев на корточки, заливаясь слезами, которые сами катились из глаз, она с тоской поглядывала в проём двери на толпу провожающих. Немцы оцепили их кольцом и не пускали близко к вагону. Женщины, старики и дети что-то кричали, махали руками. Но всё это слилось в ужасный вопль. Лица людей выражали нестерпимые муки и страдания. Никто не верил, что когда-нибудь опять встретятся со своими детьми.

За полгода оккупации немцы и местные предатели полицаи учиняли зверские расправы над населением, не щадя никого за непослушание. Палач Алексей Рубановский лично составил списки подростков для отправки в Германию. Кругом висели указы, что если будут учинены саботаж и уклонение для отправки молодёжи для работы в Великий Вермахт, то все члены семьи будут расстреляны.

Мария, узнав, что младшая дочь Ольга, попала в эти списки, заметалась от горя.

— Ведь ей пошёл только семнадцатый годок, — плача, говорила она подруге и соседке Анне.

— В лес надо уходить всей семьёй, или обвенчать с Петькой, хоть они ещё и маловаты. Нашего Петьку тоже забирают, — горько проронил дед Степан, тяжело опираясь на костыль. Раненая нога его ещё с Гражданской была кривовата и короче другой. Говорят, немец женатых не берёт.

— Раньше об этом думать надо было. А теперь Рубановский до седьмого колена всех уничтожит, — молвила баба Настя, жена деда Степана, — а в лес куда идти, поговаривали о партизанах, а где они? Мороз под тридцать градусов, снежища сколько кругом, лютый февраль на дворе.

Вот так и пришлось Оле с Петькой прибыть на вокзал для отправки в Германию. Полицай громко сверил по списку присутствующих и, откозыряв перед немецким офицером, стал кричать и угрожать провожающим.

Когда погрузка закончилась, двери наглухо закрыли на засовы. В соседних вагонах слышен был рёв скота. Заблаговременно немцы погрузили в такие же вагоны коров для отправки в Вермахт.

Они мычали, заглушая плач и крики кругом. Вскоре состав тронулся.

Дети от холода сгрудились в одну кучу. Дома одели их во всё тёплое, что только было. На дорогу дали скудной еды в виде вареной картошки и сала, которое ещё в начале 1942 года не вывелось в семьях с мирного времени. А вот хлеба давно ни у кого не было. Хлебопекарня в городе не работала с конца августа 1941 года. Как город был сдан немцам 17 августа, так всё и остановилось. Каждая семья выживала, как могла.

У кого была мучица, растягивали её, сколько могли, а потом и она закончилась. Многие семьи уже голодали. Пытались ходить по окрестным деревням и менять вещи на зерно. Но у кого были эти вещи? Жили до войны простые люди бедно, драгоценностей и тряпок не имели. Так что быстро проели последнее, что было припрятано из одёвок в сундук на случай смерти или праздника.

Так что и Оле и Петьке в узелки досталось немного из еды, что наскребли им мамы. Они засунули их за пазухи, боясь потерять в темноте и тесноте вагона.

В жутком холоде ехали несколько дней. На каких-то станциях двери открывали, выгоняли всех из вагонов по надобностям, а потом загоняли назад и бросали несколько буханок хлеба. Кто был поближе, мгновенно их разламывали и съедали. А остальные только по запаху слышали, что это был хлеб.

Петька понял, что надо находиться ближе к двери. Шепнул это Оле, и на одной из остановок им тоже удалось ухватить по кусочку. Голод и холод мучил и день и ночь. Немного вздремнув, пытались больше шевелиться, ноги стыли и казались не своими. На остановках особенно пытались разогреться, подпрыгивая и пританцовывая на непослушных ногах.

Давно позади остались Гомель, Брест. Вся Белоруссия была оккупирована немцами. Изредка раздавались, как эхо, взрывы снарядов или автоматная очередь. Кругом шныряли на станциях немецкие солдаты. Порой, слышалась родная речь при осмотре состава машинистом и кочегаром. В вагоне значительно потеплело. Не было уже тридцатиградусной стужи и такого обилия снега, как в родных краях.

Поезд внезапно остановился. Через некоторое время двери вагона с шумом отворились, всем было приказано вылезать. Их, как собак, пиная дулами автоматов, чтоб поторапливались, прогнали по территории вокзала и загнали в холодный барак. Там продержали до вечера. Слышалась польское «пшеканье». Молодёжь поняла, что пересекли границу. Никто их не кормил, нужду тоже справляли на месте в металлический бак в углу барака.

Затем всех загнали в другой вагон, но уже предназначенный для перевозки людей. Можно было прилечь на полках для сидения. Свой скудный домашний паёк Оля с Петькой уже давно съели. Чтобы как-то согреться, обнялись и сидели рядышком, вспоминая родной город, и робкие взгляды друг на друга, когда поняли, что влюблены.

А теперь Оля доверчиво склонила голову на плечо Пети. Он единственный родной человек был в этой страшной действительности. И что их ждёт завтра, они не знали.