Любовь и прочие обстоятельства

— В последний раз Аннабет виделась с ними, когда тебе было три или четыре года. — Мама вытирает руки кухонным полотенцем. — Она неустанно твердила им о поездке в Калифорнию, в Диснейленд. Я просила отца поговорить с ними, предупредить, что она, возможно, передумает, как уже случалось раньше. Но отец утверждал, что Аннабет не может быть такой жестокой и не нарушит обещание насчет Диснейленда. Ну и, разумеется, когда пришел назначенный день, Аннабет не приехала за дочерьми. Через пару дней она заглянула к нам с одним из своих бойфрендов и на полдня отвезла девочек в Катскилл.

Я аккуратно задвигаю стулья под кухонный стол. Ножки скребут по кафельному полу.

— Я помню. Помню, как они ездили в Катскилл. Я так завидовала.

— Ты это помнишь? Правда? А ведь ты была совсем маленькая.

— Они привезли домой водяные пистолеты. А у Элисон была игрушечная лягушка.

— Да? А я не помню. Зато хорошо помню, что на следующий день за завтраком они вели себя еще хуже, чем обычно. Так ужасно, что я отослала Элисон в комнату, но она закатила скандал и закричала, что не собирается меня слушать, раз я отказалась отпустить их в Диснейленд с матерью.

— Что? — Я присаживаюсь на стол.

Мама редко рассказывает о старших сестрах, о том, как скверно они с ней обращались, как плохо себя вели. Редко жалуется на Аннабет, даже теперь, повторив судьбу своей предшественницы. Мама как будто переменилась.

— Аннабет сказала девочкам, что это я виновата. Что она планировала поездку, а я запретила.

— Быть такого не может.

— Может.

— О Господи, ну и сука. И они ей поверили?

— Разумеется. Или предпочли поверить. Нестерпимо думать, что мать лжет.

— И что ты сделала? Сказала им правду? Заставила отца с ними поговорить?

— Мы пытались, но ничего не получилось. — Мама слабо улыбается. — Но я все-таки отыгралась.

— Что? Что ты сделала?

— Помнишь мою старую норковую шубку с собольим воротником?

— Конечно. Однажды я надеюсь ее унаследовать.

— Хочешь знать, где я ее раздобыла?

— Расскажи, — с восторгом требую я.

Мама заговорщически подается вперед, как будто Аннабет Гискин бродит где-то поблизости и подслушивает наш разговор.

— Через несколько месяцев после истории с Диснейлендом, осенью, позвонил милый пожилой джентльмен, у которого меховой склад в Парамусе. Он позвонил папе на работу, но попросил позвать миссис Гринлиф. Секретарша была новенькая и дала ему домашний телефон. Старичок обзванивал всех своих клиентов и сообщал, что закрывается. Его сын, бедняжка, который держал склад вместе с ним, умер — кажется, от рака. У отца просто недоставало духу продолжать. Они с женой решили перебраться во Флориду.

— И?

— И он попросил меня забрать мою норковую шубку.

— И что?

— Так я и сделала. Заплатив, между прочим, за шесть лет хранения, что обошлось мне в кругленькую сумму. — Мама напоследок обводит кухню внимательным взглядом и шагает к двери.

— И что?

Она улыбается через плечо.

— Отличная шубка, как по-твоему?

— Прекрасная, мама. То есть если ты, конечно, не возражаешь против убийства норок.

— Так я наказала Аннабет.

— Погоди-ка. Так это была ее шубка?

Мама подмигивает.

— О Господи, ты украла у нее соболью шубу.

— Я не крала. Аннабет оставила ее на складе много лет назад, даже не позаботившись заплатить. Я ее просто выкупила. И шуба вовсе не соболья, она норковая. Соболий у нее только воротник.

Я хихикаю, проникнувшись уважением к маминой отваге. Это женщина, которая никогда не смела заявить о своей власти и долгие годы старалась, чтобы другие были сыты, согреты и довольны. Ее жизнь — постоянное исполнение чужих желаний: специальные подушки, если у девочек аллергия на пух, уроки игры на скрипке, если они выказывали музыкальные наклонности, полная корзина шоколадных булочек, подарочный сертификат, букет розовых и желтых маргариток… Я впервые услышала о том, что мама что-то сделала для себя.

— Погоди-ка. А папа не заметил, что ты носишь шубу его бывшей жены?

— Нет. — Мама выключает свет и поднимается вместе со мной наверх. — Как ни смешно — не заметил. Наверное, он помнил, что покупал кому-то норковую шубу, но забыл, кому именно.

Когда мама укрывает меня одеялом, я вздыхаю:

— По-моему, у меня еще не было такого приятного вечера с тех пор, как умерла Изабель.

Мама целует меня в лоб.

— Детка, если ты пришлешь мне ее фотографию, я буду очень рада.

Я сворачиваюсь под теплым одеялом и упираюсь пальцами ног в матрас. Чтобы отвлечь маму от разговоров о фотографии, которую я пока не могу ей дать, рассказываю о Марше памяти.

— Минди попросила меня пойти с ней, а потом забеременела.

— Хм… — Мама отводит волосы с моего лица.

— Я так рада, что мне не придется туда идти.

— Правда?

— Просто глупо. Ходить по парку в сумерках вместе с другими людьми, у которых умерли дети. Это нелепо.

— Почему, Эмилия? Тебе не кажется, что это приятно — быть в обществе людей, которые понимают твои страдания?

— Групповые тренинги никому не помогают.

— Но это не групповой тренинг. Ты просто будешь гулять в парке с другими женщинами. Своего рода память об Изабель. По-моему, хорошая идея.