Любовь и прочие обстоятельства

В гостиной есть фотография мамы в детстве. Раньше этот снимок висел у бабушки, но, когда та умерла, мама забрала фото и повесила над телевизором, вместе с другими семейными портретами. Впрочем, рамку она менять не стала. Черно-белая фотография, где мама катается на шетлендском пони, висит в золоченой деревянной рамке, которые недавно снова вошли в моду. Мамина семья не могла позволить себе содержание пони, и мама в детстве вовсе не была типичной любительницей лошадей, хотя и пыталась это утверждать, когда Элисон взбрело в голову учиться верховой езде. Мама сидела на пони исключительно ради фотографии, свидетельство чему — белое платье, черные туфельки и белые носочки. Трудно назвать это костюмом для верховой езды. Маме было всего семь лет, но она уже научилась тревожно улыбаться и усвоила раболепное выражение, которое я долгие годы пыталась стереть с ее полного, приятного лица.

— Милая моя! — Мама обнимает меня.

Мы одного роста, так что мне приходится нагнуться, чтобы прижаться лицом к ее мягкой груди. Мы вместе, обнявшись, идем к старой кушетке у окна. Эта кушетка постоянно кочевала по дому. Некогда она стояла в зале, потом ее сочли слишком потрепанной для приличного общества и переставили в гостиную. Когда она окончательно пришла в негодность, кушетку отправили доживать свои дни на кухне. Это случилось незадолго до развода родителей. Когда мы садимся, я думаю, что это, возможно, последняя кушетка в маминой жизни. Одинокая женщина не способна истрепать мебель так, как это делает семья из пяти человек.

Я рассказываю маме о Каролине, и она утешает меня, осторожно подбирая слова. Мама знает, что мне нужна поддержка и, хотя она никогда никого не ненавидела — ни падчериц, ни мужа, который бросил ее ради стриптизерши — ради меня делает вид, что ненавидит бывшую жену Джека.

— Она просто пытается им манипулировать. Честное слово, удивляюсь Джеку. Я-то думала, он ее давно раскусил.

— Он никогда и ничего не понимает. Каролина постоянно трахает ему мозги.

Мама крепко меня обнимает, но молчит. Даже не кивает. Она слишком умна для этого. Знает, что скоро, перестав плакать, я вспомню, что Джек прекрасно умеет разгадывать козни и манипуляции своей бывшей жены. Он слеп до идиотизма лишь в вопросах, касающихся его сына. Мама не хочет запечатлеться в моей памяти как человек, критикующий Джека.

— Каролина по крайней мере собирается замуж? — спрашивает она. — Я всегда молилась, чтобы Аннабет вышла замуж и была счастлива. По крайней мере тогда я бы перестала о ней думать.

— Не знаю.

Я тоже надеюсь, что Каролина влюбится и выйдет замуж, что ее ревность и злоба исчезнут перед лицом новой, всепоглощающей страсти, а меня перестанет мучить совесть. Как типично для этой женщины — терзать нас разговорами о ребенке и при этом отказывать в облегчении, которое принес бы мне ее брак.

Наконец я понимаю, что больше не плачу — только всхлипываю, но глаза уже сухие. Выпрямляюсь и говорю, что хочу есть.

— Приготовить тебе ужин? — спрашивает мама. — Я собиралась жарить лосося. Сейчас сбегаю в магазин и куплю еще филе.

— А у тебя сохранилась сковородка, которую ты купила мне в школе? Мы можем испечь блинчики с лососем, тогда хватит и одного филе. И на десерт будут блинчики, на прошлой неделе я видела в шкафу шоколадную пасту.

Я включаю песню Джонни Митчелла. Я купила маме этот диск и магнитофон на ее первый день рождения после развода. Отец оставил ей всю бытовую технику, мебель, фотографии, включая фото собственных детей, даже телевизор, но забрал стереосистему.

Мы с мамой слушаем, как Джонни Митчелл оплакивает утраченный рай, и замешиваем тесто, стараясь подпевать. Мы хорошо готовим вместе. На кухне я уже давно не подручный, а партнер, но сегодня позволяю маме командовать. Я наливаю масло на сковороду, когда мне говорят, и предоставляю ей переворачивать блины ловким движением резиновой лопаточки.

Мамины движения по-прежнему уверенные и плавные, пусть даже в последний раз мы пекли блины много лет назад. К лососю она подает простенький соус с эстрагоном, и мы съедаем по три блина. Когда приходит время для десерта, я еду в магазин и покупаю пинту взбитых сливок и соленый фундук. Вернувшись домой, взбиваю сливки с щепоткой сахара, колю орехи, и мы едим десерт прямо руками, размазывая шоколад по подбородкам и улыбаясь друг другу.

Убирая посуду, мама говорит:

— Общение с бывшей женой всегда ставит брак под удар.

— Конечно.

— Иногда я думаю, не были ли наши проблемы связаны с Аннабет.

Я задумываюсь, вытирая миксер.

— Твои проблемы были в первую очередь связаны с тем, что папа идиот.

Мама не отвечает. Она неторопливо оттирает раковину.

— Аннабет писала девочкам, рассказывала, куда они поедут на выходные или на Рождество. У меня просто сердце разрывалось, когда я видела, как они радуются и собирают вещи. Но очень часто она вообще за ними не приезжала — или увозила их всего на пару часов вместо обещанной недели. Девочки страшно грустили. Люси плакала целыми днями, а Элисон хмурилась — помнишь?

— Да.