Любовь длиною в жизнь

— Я вежливо попросил, — он говорит это таким тоном, который заставляет меня думать иначе.

— Не могу поверить, что ты их вернул.

— Всегда пожалуйста.

— Но почему? Я ничего не понимаю. Зачем тебе было устраивать похороны, если коробки уже были у тебя?

Я знаю все характерные особенности Каллана как свои пять пальцев. Память о них была похоронена под годами причуд и черт характера других людей. Однако, когда я вижу, как губы Каллана изгибаются в подобии улыбки, зацикливаюсь на этой знакомой улыбке. Она словно прекрасная, отрезвляющая пощечина.

— Я знаю, ты думаешь, что было бы легче уйти от всего этого и никогда не оглядываться назад, Корали, — говорит он. — Но ты нуждаешься в завершении. Ты должна знать, что с этим покончено раз и навсегда. Единственный способ добиться этого — увидеть, как его хоронят, посмотреть, как земля скапливается на его могиле, чтобы знать, что он никогда не вернется.

Я бы не согласилась, но как же хорошо умею убегать. Это моя первая реакция, когда кажется, что все становится неуправляемым. Знаю, что избегать своего страха — это определенно не лучший способ справиться с ними. Мне тысячу раз говорил об этом мой психотерапевт. Я должна начать слушать. Должна начать встречаться со своими демонами лицом к лицу.

— Ты прав, — тихо говорю я. — Я просто не очень сильный человек, Каллан. И не из тех, кто может поднять подбородок и приготовиться к удару. Я принимала их слишком много и знаю, как тяжело вставать каждый раз.

Каллан проводит рукой по углу одной из картонных коробок, лежащих на кухонном столе Джо. Интересно.... Это здесь она сказала ему, что умирает? Почему-то так не думаю. В то утро я вылезла из его постели и оставила его спать. Представляю себе, как Джо тихо входит в его комнату и ложится рядом с ним на кровать, гладит его по волосам, грустно улыбается, ожидая, когда он проснется. Она смотрела на него таким взглядом, который ошеломлял меня, словно заново переживала тот день, когда родила его и впервые встретилась с ним, своим чудесным ребенком.

Я пыталась наблюдать за другими родителями с их детьми, чтобы увидеть, все ли матери и отцы любят своих детей так же сильно, но никогда не видела этого на их лицах. И решила, что, может быть, это просто любовное общение, которое происходит между людьми за закрытыми дверями, и что я достаточно счастлива, достаточно благословлена, чтобы быть свидетелем этого между Джо и мальчиком, которого любила.

— Ты гораздо сильнее, чем думаешь, — говорит Каллан.

Его глаза кажутся темнее внутри, колеблясь от теплого шоколада до почти черного. Раньше я знала, что он чувствует, основываясь на цвете его радужек — чем темнее они были, тем более значимо было то, что он изучал в тот момент. Обычно меня.

— Если бы я была сильной, то осталась бы.

В глазах Каллана вспыхивает тревожный огонек.

— Когда ты ушла, Синяя птица, мне было больнее всего на свете. Но сквозь гнев и боль я понял, почему ты это сделала. Многие годы ты пряталась от своих друзей. От школы. — Он качает головой. — От меня. А потом потеряла ребенка…

Какого хрена? Я отшатываюсь от него, ударяясь спиной о кухонный стол. Какого черта он заговорит о ребенке? Не должен был. Он не должен даже думать об этом. Я чувствую себя опустошенной, но в то же время наполненной ледяной водой. Как он может произнести эти слова вслух, не вздрогнув? Как он вообще может вспоминать об этом?

— Не надо, — умоляю я. — Пожалуйста, боже мой, не надо.

— Корали…

— Каллан, я серьезно.

— Господи, Корали, это было двенадцать лет назад. Мы сами были детьми. Я думаю, мы сможем обсудить это, не срываясь друг на друге.

Я трясу головой так сильно, что кажется, будто мой мозг грохочет внутри моего черепа.

— Ты не понимаешь. Мы не можем… — Это единственное, о чем я не могу с ним говорить. Если сделаю это, то скажу что-то такое, чего не должна говорить, скажу что-то не то, и он поймет, что я солгала. Боже, я должна убраться отсюда к чертовой матери прямо сейчас.

Гнев сменяет разочарование в глазах Каллана. Он стискивает челюсти, тяжело дыша в нос.

— Почему? Потому что потеря нашего ребенка не причинила мне боли? Потому что я парень? Потому что я ни хрена не горевал?

— Нет. Нет, просто… для меня все по-другому. Ты не прошел через это. Ты не почувствовал, как это закончилось.

— Как это, черт возьми, я не почувствовал, — рявкает он. — Я остро это почувствовал. Я держал тебя в своих объятиях в школе, когда ты сказала мне, и чувствовал, что ты тоже немного умираешь. Это ранило больше, чем мог понять в то время.

Боже, я хочу объяснить ему все как следует. Хочу объяснить, что произошло, но знаю, как он отреагирует. Он обвинит меня, и будет прав. Это была моя вина. Если бы я сказала что-нибудь о своем отце раньше, если бы я была достаточно храброй, Малькольм никогда не смог бы причинить мне такую боль. Он не смог бы сбросить меня с лестницы. Ударить меня в живот. Шлепать и пинать меня так сильно, что казалось, будто мое тело раскалывается на миллион кусочков.

Я смотрю в пол, не сводя глаз с черного пятна на носке моих красных кроссовок.