Любовь анфас

Вика напрягала слух, вслушиваясь в этот диалог и сочиняя возможные ответы солнца. Почему-то ей очень хотелось, чтобы волны были поставлены на место за их самоуверенность. Играть, взяв в компаньоны солнце и волны, было так увлекательно, что она не заметила, как рядом присел парень. Ладно, пусть сидит, лишь бы не мешал.

– Волны сегодня ласковые, – сказал он, как будто самому себе.

Вика раздраженно молчала, тишина была нарушена. Но парень, похоже, не нуждался в собеседнике, он умел говорить сам с собой:

– Вообще-то не верю я им. Не иначе как шторм будет.

– Ты на большой земле в Гидрометцентре работал? – ворчливо поинтересовалась Вика.

– Нет, на шахте.

– А чего вылез?

– Откуда?

– Из шахты.

– Обстоятельства помогли, – сказал он, встал с песка и пошел к воде, словно забыв про Вику.

И чего подходил, спрашивается? Только волны распугал. Они теперь просто шумели, ничего не говоря солнцу. Вике стало обидно. Подошел, когда не звали. Отошел, когда не прогоняли. Захотелось завладеть его вниманием.

– Ты тут давно? – крикнула она ему в спину. – Я тебя раньше не видела. Как тебя зовут?

Он не ответил. Постоял у кромки воды, покидал песок, зажимая его пальцами ног. Получалось не очень, песок разлетался, кучность стрельбы была низкой. Парень сдался, вернулся и снова сел рядом.

Вика поняла, что нить разговора плотно обмотана вокруг его руки и только он решает, будет ли продолжение. Через какое-то время, словно в благодарность за ее молчание, парень сказал:

– Меня Серегой зовут, Серым.

– А меня Викой.

– Вообще-то я не спрашивал.

– Но ведь хотел? – игриво спросила Вика.

Он посмотрел на нее в упор.

– Вообще-то нет.

Он сказал это так спокойно, что Вика ему поверила. Не собирался он спрашивать, как ее зовут, ему неинтересно. Но почему-то в этом равнодушии не было ничего обидного для нее, наоборот, жила какая-то самурайская умиротворенность, заразительная самодостаточность. Вике захотелось прислониться к этому парню, как матросу к мачте во время шторма. И еще она поняла, что он все поймет правильно.

Вика молча положила голову ему на плечо и обвила руками его шею. Он как будто совсем не удивился и, не говоря ни слова, приобнял ее и покачал, как маленькую. Это были объятия, которыми баюкают детей, разбуженных ночным кошмаром. И дети благодарно улыбаются сквозь сон, испытывая облегчение и избавление от малолетних страданий.

Долгий рассказ о себе и своей запутанной географии поместился в один ее всхлип и судорожный вздох. Но этого было достаточно, утяжелять подробностями эту исповедь не имело смысла, слова могли заслонить или даже исказить то главное, чем ей хотелось поделиться. Вика не испытывала потребности облекать чувства в слова, а Сергей не умел и не желал ковыряться в сложносочиненных и сложноподчиненных предложениях, вытаскивая из них смысл. В этом они совпадали.

– Ничего, ничего, все образуется, – с интонацией старой няни говорил Сергей. – Ну, все, все. Жить-то надо, что ж тут поделаешь.

И Вика почувствовала, что помещается в его объятиях вся целиком, без остатка, будто маленький зайчонок в рукавичке доброго лесника. И даже когда их тела слились воедино, прочерчивая дуги на уже остывшем песке, ей казалось, что он одним пальцем гладит ее между ушей – больших и мягких заячьих ушей.

* * *

Отношения с Сергеем быстро вышли на тот уровень, который соответствовал их потребностям. Первая и, пожалуй, главная потребность состояла в игнорировании слов. Были дни, когда они болтали без умолку. Но разговор петлял вокруг нашествия тараканов, цен на манго, шуток по поводу соседей, всех бытовых вопросов и житейских подробностей, которые не имели большого значения ни для Вики, ни для Сергея. А то важное, что задевало сердцевину их мироощущения, тщательно оберегалось от слов, боязливо пряталось от фальшивого словоупотребления. По поводу важного и главного они будто, не сговариваясь, приняли обет молчания. С усердием фанатиков они берегли чистоту звучащих в них мелодий, не доверяя их исполнение неуклюжим словам, отвергая монологи и диалоги с той же решимостью, с какой микрохирург отказывается использовать для операции столовые ножи и вилки.

Вторая их разделенная потребность состояла в игнорировании химеры любви. Они шли друг на друга с открытыми забралами, на которых отчетливо читалось: «Не люблю». И это не ранило, не обижало, не задевало, потому что было взаимно. Они дорожили своей нелюбовью и оберегали ее от ненужных мечтаний и фантазий, строили на ней дружбу и привязанность. И даже сплетенные ночью тела и влажные от секса простыни не обряжались в фантазии о любви, в грезы о совместном будущем. Это был секс от избытка дружеского расположения, высшая форма единения и доверия друг к другу.