Любоф и друшба

– Чувствую не очень, слабость есть, температура вчера была тридцать шесть и восемь, – мгновенно оживилась Алина. – Может, сейчас померить?

Мама приложила руку к ее лбу и приказала:

– Женя! Градусник!

Алина незаметно придвинулась к ней, прижалась, как котенок к внезапно найденной маме-кошке. Мама права, Алина с Вадиком нуждаются в материнской заботе, – тяжелое детство и прочее…

– Как хорошо посидеть вот так, своей семьей. Ох, как я вас полюбила, как будто вы мои родные дети, – обнимая Алину с градусником под мышкой, растроганно вздохнула мама, и на мгновение все вокруг стало так тепло и розово, словно мы и правда семья, – конечно, исключая Сергея, выглядывавшего из-за газеты с издевательской ухмылкой.

Я выпрямилась на стуле и, задрав подбородок, посмотрела на Сергея с вызовом. Я не буду краснеть, юлить и стыдиться своих родных!

Мама кажется ему шумливой, невоспитанной, бестактной… Но ведь это же моя мама!

Мама не виновата, что она в душе актриса. Она хочет всегда быть в центре внимания, нравиться, хочет, чтобы ее любили, восхищались ею. Равнодушие и безразличие для нее невыносимы. Она принесла никому не нужный бульон в бидоне, но ей и самой не нужен этот бульон! Мама хочет, чтобы на нее обратили внимание, чтобы все подумали: «Ах, какая она замечательная!»

Мама действительно позволяет Лидочке говорить глупости. Но мама не виновата – она не слышит, что Лидочка говорит глупости. У мамы есть одна черта, которая может быть неудобна для окружающих, но зато очень удобна для нее: не хочет слышать – и не слышит, не хочет видеть – и не видит, не хочет знать – и не знает. Она уверена, что Лидочка хорошо учится, примерная девочка, любимица учителей.

И мама, и Лидочка – они с мамой очень похожи – могут полностью забыть о том, чего не желают помнить. Лидочка не помнит, что вела себя плохо, – прогуляла урок, получила двойку. «Это неправда, – говорит она, удивленно приподнимая брови. – Этого не было. Они врут». Можно было бы подумать, что врет Лидочка, но это не так, она не помнит. Лидочка всегда всей душой верит в то, что рассказывает, в какие-то непреодолимые обстоятельства вроде наводнения и пожара, которые помешали ей прийти на первый урок или вовремя вернуться домой.

Мама громко, как о решенном деле, говорила о Женином замужестве. Но она не виновата, что эмоции мешают ей подумать, что можно говорить, а что нет. Она слишком эмоциональная, к тому же выражает свои эмоции более сильно, чем на самом деле переживает. С мамой не скучно, она талантливо вживается в роль – артистично горюет, восхищается, раскаивается. Покричит на отца: «Ты испортил мне жизнь!», расплачется, а потом немного поразмыслит: «Нет, кажется, жизнь в порядке», – и посылает меня наверх с чаем…

Но никто не умеет понять другого человека, как она, – или изобразить понимание, сочувствие. Приспособиться, проникнуть в другого человека, найти подход, завоевать чье-то расположение. Можно подумать, что мама делает это там, где ей выгодно, – Сергей наверняка думает, что мама хочет выдать Женю «за богатого». Это правда, мама хочет именно этого. Но ее искренне интересует Алинина температура, ей искренне жаль «сироток»… Это невозможно понять, я знаю, но ведь в каждом человеке, кроме того, что мы понимаем, есть еще что-то!

Например, во мне – в тот момент я ненавидела Сергея за его насмешки над мамой, за то, что нельзя выглядеть таким мужественным и при этом быть приживалом, это нечестно… Но в моей ненависти было еще что-то… Любовь?

* * *

Лидочка вдруг вспомнила, что ей «очень срочно нужно в город». Непонятно, почему шататься по улицам, глазея на витрины бутиков, может быть очень срочно, но Лидочка мгновенно подхватилась и убежала.

– Нам тоже пора домой, – сказала я.

– Ничего подобного, не пора, – отозвалась мама и прошипела: – Я отсюда без предложения не уйду.

Ну а я пошла домой и взяла собак погулять на заливе. Такса и пудель упоенно бегали по воде, я сидела на бревнышке, зажмурившись от яркого солнца, и задремала, а когда я открыла глаза, надо мной стоял Сергей.

– По нечетным гуляет Исчадие Ады, а нам можно по четным, – потирая глаза, объяснила я.

Но Сергей не стал вникать в тонкости наших отношений с Исчадием Ады и предложил пройтись вдоль залива.

Сергей молча шагал рядом и вдруг сказал то ли мне, то ли себе самому:

– У меня хорошее настроение. Только что мне позвонили – произошли серьезные сдвиги.

– Сдвиги? – машинально повторила я.

– Ну да. В деле, ради которого я здесь, произошли серьезные сдвиги. Они наконец согласились на мое предложение.

– На ваше предложение? – Теперь уже я переспросила специально, желая проверить технику попугайского повторения, которую рекламировали наш родственник и Мария.

– Мое предложение по реорганизации.

– Реорганизации чего? Ваше предложение по реорганизации чего?..

– Завода и всей компании в целом. Если вам интересно, я могу рассказать, – обрадовался Сергей.