Люблю трагический финал

Не отрывая своего застывшего от омерзения взгляда от потного лба Олега Ивановича — он что же, нервничал?! — Анна медленно отступала назад… Пока спина ее не коснулась прохладного оконного стекла. Все! Фонд на третьем этаже… лучше выпрыгнуть…

И, словно откликнувшись на эту дикую мысль, стекло вдруг подалось… Но вместо того, чтобы рухнуть в бездну, Анна вдруг оказалась на балконе. Балконная дверь, к которой она, отступая, прислонилась, оказалась не закрытой. Видно, работающим в фонде, было не до таких мелочей, как меры безопасности, или же они не хранили здесь ничего ценного.

Дальше все происходило молниеносно, как будто само собою. И не с ней… Мозг работал, мгновенно выискивая малейшие зацепки для спасения. Казалось, все происходило помимо Аниных намерений. Поскольку от переживаемого стресса этих намерений у Светловой и вовсе не было…

Ограда балкона… выступ карниза, несколько шагов на высоте… опять окно… Закрытое! Звон выбиваемого каблуком стекла, и она проникает внутрь, надеясь изо всех сил, что люди, в квартиру которых она попала таким странным в три часа ночи способом, не прикончат ее с испугу, не успев разобраться, что к чему… Или что — гораздо хуже! — это соседнее с балконом окно, до которого она добралась, тоже ведет в помещения фонда… И ее встретит ухмыляющийся Олег Иванович: попутешествовала, и хватит…

Но это было окно подъезда. В нем было пустынно и гулко: лестничная площадка была пуста. Но слышно уже было, как открывается — на звон разбитого стекла! — дверь фонда.

Анна бросилась по лестнице вниз…

Она выбежала на безлюдную утреннюю московскую улицу, и, казалось, легкие у нее разорвутся от волнения и недостатка воздуха…

Добежала до машины. Пистолет — трофей, оставшийся у нее от прежней истории с «милыми дамами», — лежал под сиденьем. Почему-то в последнее время, после ухода Пети, Анна решила извлечь его на свет божий и хранила в машине…

Носить его с собой в сумочке она не решалась — как-то уже слишком, чересчур! И зря. Нынче в фонде, этой ночью, он бы ей, как выяснилось, пригодился… А так она оказалась беззащитна перед капитаном…

Аня лихорадочно вытащила «Макаров», сняла предохранитель и, когда подняла глаза, обомлела: в окно заглядывала ухмыляющаяся рожа Дубовикова.

И она вспомнила, что забыла! Забыла, торопясь добраться до пистолета, закрыть дверцу машины…

Что за мерзкая, злодейская у него, однако, улыбочка! Словно приклеенная к физиономии, как фальшивые усы. Почти как у Жванецкого, «и самовар у нас электрический, и сами мы неискренние…»

— Вы не хотите успокоиться, Анна Владимировна? — Ухмыляющийся капитан уже открывал дверцу и лез в машину.

— Послушайте! Я ничего не могу пока доказать, — зашипела, сама удивляясь своему поистине змеиному шипению, Светлова. — Но я советую вам держаться от меня подальше…

Это было похоже на заявление американского правительства белорусскому президенту: «Мы не считаем вас президентом, но будем в дальнейшем исходить из факта вашего существования».

— Да ну?!

— А стодолларовая банкнота? Обагряете купюры кровью своих жертв, так сказать?! — Аня от волнения перешла на высокий штиль.

— Что-что я обагряю?

Капитан изумленно уставился на Светлову.

И надо отдать ему должное — изумление сыграл он очень натурально.

— «Что-что»… — передразнила Аня. — Ништо! Оплошка вышла, товарищ капитан… Забыли про деньги, что мне давали? Так вот, эта банкнота хранится в надежном месте… И это, поверьте, неопровержимое, ну, во всяком случае, серьезное доказательство. Так что аккуратнее надо быть, Олег Иванович! И если со мной что-нибудь случится!..

— Фигня какая-то… И что, спрашивается, с такой чумовой бабой может случиться?! Это со мной, кажется, сейчас что-то случится… Крыша точно вот-вот поедет — того гляди! — от таких обвинений. Давай хоть поговорим нормально…

— Не подходить!

Аня предостерегающе навела на Дубовикова пистолет.

— Ну ты, Светлова, даешь! — растерянно протянул капитан.

Дубовиков, уже втиснувшийся в машину, повернулся к Ане, протягивая свою огромную жесткую ладонь.

И это было его ошибкой!

Дело в том, что у Светловой, считай, с нежного детства был вечный глюк, что ее задушат… Кому вода, кому огонь, кому операционный стол, а ей — вот такие вот жесткие, страшные, заскорузлые ладони…

«И пальцы-то как хищно скрючены!» — успела подумать Светлова.

Анна сжимала в руках пистолет. И с ужасом понимала, что ни за что сейчас не посмеет из него выстрелить. А если она ошибается все-таки насчет капитана?! Что-то останавливало ее. Не было у нее настоящей злости к Дубовикову. Что все-таки значат «критические минуты»! Вспомнишь даже не то, что забыл, но и то, чего и не знал никогда, — так, с генами от родственников перешло… А еще, говорят, в такие решительные минуты перед человеком проходит вся его жизнь, начиная с детства.

И именно детство проносилось сейчас перед «мысленным взором» Ани Светловой с быстротой перематываемой видеокассеты… Точнее, его школьная часть…