Люблю и ненавижу

— Знаешь, давай все-таки выпьем, а? — подмигнул он Наташе. — Ну, пожалуйста. За нашу с тобой жизнь.

— Алеша, ты же знаешь… я пить не буду.

— Ну, я прошу тебя! Ведь у нас, можно сказать, новая жизнь начинается. Давай, а? Заметь, — улыбнулся Алеша, — волшебное слово говорю: пожалуйста.

Наташа тоже улыбнулась.

— Нет, Алешенька, — сказала она мягко, — раз не пила сначала, то и не буду. Ну, пойдем лучше…

Алеше ничего не оставалось, как согласиться; они поднялись из-за стола.

— Ну, так вас когда теперь ждать? Завтра? — спросила на прощание Лариса, открыв дверь и поеживаясь от холода.

— Ну да, завтра утром. Мы ведь во вторую завтра?

— Ага.

— Утром и прикатим. — Алеша улыбнулся.

По лестнице спускались молча.

Оставшись вдвоем, Лариса с Зиной немного взгрустнули. Лариса вдруг остро позавидовала, что вот есть же на свете люди, как Алеша с Наташей, живут себе вместе, устраивают жизнь, любят друг друга. А что Наташа строга с Алешей, так это, может, только к лучшему, потому что мужьям спуску давать нельзя. Вон ее Роман… А Зина тому позавидовала, что вот Наташа в положении, но если для Наташи все просто и ясно, то для нее это одна мука. Тоже, конечно, хочется ребенка, дочку, но ведь хочется, чтобы у нее и отец законный был…

— Ну, так допоем, что ли? — предложила Лариса.

Они повернулись друг к другу, грустно улыбнулись и начали петь. Так же легко и свободно, как прежде, нашли они то общее в песне, что объединяло их, и запели грустно, ладно и хорошо. И вновь с особенным чувством пропели, что «только раз бывают в жизни встречи, только раз судьбою рвется нить…».

Только раз в холодный синий вечер
Мне так хочется люби-и-ить…

От «люби-и-ить…» у них сладко щемило в груди. И они тянули это слово как можно дольше, потому что следом снова шли слова о разлуке: «Прощай, пришла разлука, прощай, моя голубка, навсегда…», а не очень им хотелось прощаться, а прощаться надо было…

Закончив петь, они посидели молча, что-то вспоминая… И хотя не разговаривали, не смотрели друг на друга, но чувствовали себя очень близкими, родными, больше даже, чем сестрами.

— И не вздумай дурить на этот раз, — погрозила Лариса пальцем.

— Думаешь, мне самой хочется? Господи, как мне не хочется, если бы кто знал!..

— Ну и рожай.

— Ну и буду!

— И правильно сделаешь.

— И сделаю!

— И молодец!

— И мо… ло… — Но не докончив, Зина разрыдалась, уткнулась Ларисе в плечо. Плача, она шептала: — Я хочу дочку, дочку…

— Ну и правильно, правильно, — гладила ее Лариса по голове ласково и осторожно, — и молодец будешь… Родится дочурка, хорошенькая такая, хорошенькая… глазки голубые, волосы светленькие, знаешь, завиваются так, красивые… Будет говорить тебе: «Мама, мама…» И рассуждать будет, такая славная вырастет. Володьку прогонишь — и все… и мучиться не будешь, правда, правда! Дочка тебя всегда будет любить, никогда не перестанет… Она такая славная, хорошая вырастет…

Придя домой, Зина застала Володю лежащим на кушетке; в углу светился экран телевизора, на столе стояла наполовину выпитая бутылка вина.

— А-а… пришла наконец. Разрешите спросить, где изволили быть?

Зина не ответила.

— Все молчишь? Ну-ну… А домой вообще-то не мешало бы пораньше возвращаться…

«Нашел себе дом», — подумала Зина.

Она села за стол и, подперев лицо кулаками, начала смотреть передачу. Но не понимала, что показывали, о чем говорили. Все хотела начать разговор с Володей, но язык не слушался. Только было решалась: вот сейчас, сейчас — и не могла. Хорошо еще было темно, Володя не видел, как она мучилась. Он поднялся с кушетки, налил себе вина, спросил: «Будешь?» Зина промолчала. Володя не стал пить, отодвинул от себя стакан.

— Сумасшедший дом какой-то! — сказал. — Совсем взбунтовалась баба. — И ухмыльнулся.

«Нашел себе бабу, — подумала Зина, — телку безответную…»

— Зина, ну что с тобой? — спросил Володя, обнимая ее за плечи. — Ну что ты молчишь, Зинулька?..

Зина высвободилась из объятий, передернула плечами.

— Да! — загадочно сказал Володя. — Да!.. Ну что ж! — Он вновь потянулся к стакану, на этот раз выпил до дна и повалился на кушетку. — Эх-хе-хе… Плохи твои дела, Володомир заморский, князь московский. Нет тебе во родной сторонушке ни удачи, — он ухмыльнулся, — ни бабенки в придачу…

Полежав молча, он поднялся с кушетки, подошел к телевизору, отключил звук. На экране развивались события, люди ходили, уходили, размахивали руками, требовали, сидели на заседаниях, бегали друг за другом, один человек долго целился в другого из винтовки, — убитого показали крупным планом. В комнате была полнейшая тишина, лишь монотонно гудел под напряжением светящийся голубой экран. Володя, стоя у телевизора, смотрел на Зину, потом включил звук на полную мощность. Зина молчала. В стенку застучали соседи — квартира была коммунальная. Володя с сожалением сбавил звук, потом во второй раз отключил его и вернулся на кушетку. Снова на экране развивались таинственные события, но Зина не воспринимала их. По правде говоря, она почти не замечала того, что только что делал Володя.