Люблю и ненавижу

Через три дня в кабинет Петрова осторожно постучали.

— Да, да, входите! — бодро прокричал Владислав Юрьевич.

Вошла старушка в широкой цветастой юбке, в кофте-безрукавке ярко-бордового — цыганского — оттенка, из-под которой белоснежно светилась блузка — с серебристыми блестками, с перламутровыми пуговицами, с просторными, в складку ниспадающими рукавами, с пышным черным бантом на груди.

«Что за чертовщина?!» — изумился Петров.

— Простите, вы будете Петров Владислав Юрьевич?

— Да, да, я, проходите, — Петров галантно привстал из-за стола, вышел навстречу старушке и проводил ее в кресло.

— Я к вам с большой просьбой, Владислав Юрьевич… Извините, ради бога, за вторжение. — Старушка слегка грассировала, и это вполне гармонировало со всем ее обликом.

— Да, да, слушаю вас — улыбнулся ободряюще Петров. Он всегда ободряюще улыбался посетителям и просителям — на всякий случай. Да и легче найти контакт с человеком, стоит лишь открыться ему в обаятельной и доброжелательной улыбке.

— Простите, Владислав Юрьевич, не знаю, живы ли ваши родители, дай бог, чтоб были здоровы и радовали вас своей жизнью еще тысячу лет, но у нас, родителей, есть, конечно, свои причуды… Мы до гробовой доски считаем наших детей несмышлеными и глупыми, уж извините.

«Не пойму, куда клонит старушенция?» — подумал Петров, а вслух сказал:

— Родители у меня живы, слава богу, спасибо! А вот относятся ко мне, как к непослушному ребенку, это точно. До сих пор относятся! Удивительно…

— В войну, Владислав Юрьевич, мы с семьей жили в Новороссийске… Как там было, не мне вам рассказывать, вы человек образованный, культурный, сами все знаете… Но это была ужасная, страшная жизнь. Очень тяжелая жизнь, Владислав Юрьевич, смею вас заверить.

— Да, да, конечно. Ну что вы… да, да, — поддержал Петров, так ничего и не понимая.

— Вы не поверите, мой сын умирал от дистрофии, а нужна была всего только небольшая малость, чтобы его спасти, — печень трески. Вы можете себе представить печень трески в те годы?

— Печень? В самом деле, трудно представить…

— Блажь ли это была, а может, не блажь, кто теперь знает, но печень нужна была позарез, иначе мой мальчик умер бы непременно.

— Этого, конечно, нельзя было допустить, — в тон старушке проговорил Петров, горестно покачав головой. Петров вел себя искренне: он всегда старался «войти» в обстоятельства чужой жизни, такое у него было журналистское правило.

— Мой муж был турок по национальности… да, да, не удивляйтесь — именно турок, и вот однажды, ради спасения сына, он бросился в море и поплыл к военному кораблю. Корабль стоял на рейде, в Цемесской бухте.

— К какому кораблю? — не совсем понял Петров.

— К нашему военному кораблю, — пояснила старушка. — Он надеялся, понимаете, раздобыть хотя бы банку печени у военных моряков. Он думал — у них есть.

— И что — его обстреляли? — Петров пытался наводящими вопросами хоть как-нибудь прояснить то, ради чего пожаловала к нему старушка.

— Нет, не обстреляли, Владислав Юрьевич, — старушка упрямо-отрицательно покачала головой. — Он просто-напросто утонул.

— Ах ты, боже мой, какая жалость! — воскликнул Петров.

— Когда его вытащили, а вытащили его военные моряки, мой муж был еще жив. Он умер у них на руках. Перед смертью он прошептал только одно слово: «Печень». Вы понимаете, Владислав Юрьевич? Он умер ради спасения сына.

— Да, да, понимаю, — закивал головой Петров, в действительности совершенно ничего не понимая: «Может, она меня с кем-нибудь перепутала? Зашла не в тот кабинет? Или просто кто-то подшутил над старушкой? Чего не случается с нашим братом…»

— Между прочим, военные моряки подарили мне пять банок тресковой печени. И мой мальчик остался жив, Владислав Юрьевич. Он жив остался!

— Какое счастье! — воскликнул — и впрямь радостно — Петров. — Поздравляю вас!

— А мужа моего похоронили, Владислав Юрьевич. И я одна, совершенно одна, растила нашего сына. Вырастила. Выучила. Поставила на ноги. Это не так легко, Владислав Юрьевич, при моем слабом здоровье.

— Понимаю вас, сочувствую всей душой, — развел руками Петров.

— В таком случае, Владислав Юрьевич, пусть вас не шокирует мое отчество — Стамбуловна. Это отчество «приклеилось» ко мне после того, как умер мой муж. Я вам говорила — он турок по национальности.

— Постойте, постойте… — начал наконец что-то понимать Петров.

— Настоящее мое отчество — Исидоровна. Но с тех пор как погиб мой муж, меня стали называть только Стамбуловной. В честь мужа, который родом был из Стамбула.

— Так, так…

— Поэтому не удивляйтесь, Владислав Юрьевич, необычности моего имени — Елизавета Стамбуловна. Всему на свете есть свои причины и объяснения.

— Значит, вы мать…

— Да, многоуважаемый Владислав Юрьевич, я мать Ивана Семеновича Брагинского. И умоляю вас, заклинаю всеми богами: не губите моего сына! Он и так, бедняга, однажды был на грани смерти. Ради спасения мальчика отдал свою жизнь и его отец.

— Да, но…

— Вы и представить себе не можете, что творится теперь на работе у моего сына! Зачем вы хотите погубить его? Для чего вам это надо? Вам нужна квартира — пожалуйста, можете пользоваться ею бесплатно!