Люблю и ненавижу

Музыка безумствовала, танцевали даже в проходах. Петров блаженствовал, девушки перешептывались. Петров не замечал их. Он был увлечен музыкой. И размышлениями. Он меломан и мыслитель, разве вы не знаете… Когда он ел и пил, он словно был за столиком один. И когда девушек, одну за другой, стали приглашать танцевать, он не обращал внимания. Вот эту? — пожалуйста! Другую? — да ради бога! В конце концов девушки обиделись: кто-то пригласил их за другой столик. И они кивнули. Они гордо встали и с оскорбленными лицами, не попрощавшись с джентльменом Петровым, покинули его.

— Не понравились? — тут как тут оказалась рядом Леночка.

— Елена Петровна, за кого вы меня принимаете?

— А чем они плохи?

— Я же говорил вам, Леночка, меня никто не интересует. Только вы.

— Я замужем.

— Ну и что? Я тоже женат. Вы замужем — только дома, я женат — только в Москве. Чем не подходящая пара?

— Простите, мне не до шуток — план выполнять надо. Места-то пустуют…

— Пригласите еще кого-нибудь.

— Да вон трое парней просятся. Но мне не очень хочется. Подозрительные какие-то.

— Хулиганы?

— Да кто их знает…

— Леночка, приглашайте подозрительных. Они-то мне как раз и нужны. Я должен написать роман о хулиганах.

— Шутите, конечно?

— О романе — шучу, а чтоб пригласить — нисколько. Только один вопрос: у них нож с собой?

— Какой нож?

— Ну, которым они меня резать будут?

— Ой, ну что вы в самом деле… — рассмеялась Леночка. — Значит, вы не против?

— Наоборот. Спешу лицезреть…

Леночка махнула рукой, и трое парней, продираясь сквозь танцующих, направились к столику. Петров окинул их взглядом. Ребята, конечно, приметные. Тот, что повыше (примерно одного с Петровым роста), — с короткой стрижкой черных волос, скуластый, губы плотно сжаты, смотрит вокруг с прищуром. Те, что поменьше, — оба плотные, заросшие волосом, один — с бородой, другой без бороды, но дня три-четыре явно не брился. Вид у ребят действительно далеко не интеллигентный.

Сели они за столик, не поздоровавшись с Петровым. Не посчитали нужным.

«Ничего, я еще свое возьму, — усмехнулся про себя Петров. — Еще величать по отчеству будете. Долго ли вас, дешевых, купить?»

Петров чувствовал в себе внутреннюю упругость, готовность вести поединок, — вот только для чего? А чтоб ощущать себя мужиком, который подминает других, даже таких, как эти. А то ишь расселись…

По разговору он понял, что они приезжие. Хотя делал вид, конечно, что не слушал их. Сидит себе, наслаждается музыкой, отдыхает… По некоторым словечкам, по полублатному жаргону Петров сделал вывод, что они и в самом деле ребята не промах. Как раз те птицы, которых он так упорно ищет. А что, вот взять да влезть к ним в душу, встряхнуть хорошенько и посмотреть: что там?

Вечер катился дальше, Петров сидел сам по себе, ребята — сами по себе, никто Петрова не трогал, не задевал. И ему, честно говоря, никуда не хотелось уходить, он ясно сознавал в себе растущую мощь духа, душа его укреплялась, он понимал, верил, знал наверняка, что когда-нибудь напишет такую вещь, от которой все ахнут, только нужно писать правду, голую правду, вот о том, например, как он сидит сейчас рядом с хулиганами, а до них сидели две девицы, ловили Петрова в мелкой воде, как малька, но он рыба не из дешевых, просчитались девочки, и Леночка просчиталась, если она с ними заодно, нужно вылепить их в слове, все так, как есть и тогда померкнет даже Некрасов, пусть не померкнет, но малость подвинется, ему хорошо было: страдания кругом, народ, любовь, а сейчас что? Леночка? Девицы? Хулиганы? Мелочь какая-то… Но эту мелочь нужно умело преподнести, нужно подать крупным планом, и тогда она заиграет, тогда все ахнут: вот она, правда! Вот он, настоящий художник! Простите, как его фамилия? Да разве вы не знаете? Петров Владислав Юрьевич! Владислав Петров, если по-литературному. Как, например, Николай Некрасов. Или Иван Тургенев. Или Александр Пушкин. Не думайте, он не лезет в знаменитый ряд, он просто чувствует в себе дремлющую мощь, он тоже знает кое-какую правду о жизни, а правда — это правда, кто бы ее ни сказал. Скажет ее Владислав Петров — и вы поклонитесь ему. Увидите, поклонитесь еще!

Разговор за столом становился все беспорядочней, и все беспорядочней громоздились мысли у Петрова в голове. Он взглянул на своих соседей, и вдруг они показались ему такими милыми, родными, ведь как-никак будущие его герои, славу ему будут делать, да и вообще все мы русские, свои, одного корня, нас, если копнуть поглубже, объединяет вон какая глыбь времен. Ярослав Мудрый, Александр Невский, а под татаро-монголами сколько терпели, вон каких соборов и монастырей настроили, сына Ивана Грозного зарезали в Угличе — и ничего, Сергий Радонежский нас духом укрепил, и мы живы, мы будем вечно жить, Петр Великий прорубил окно в Европу, куда там американцам, они чего хотят? Чтоб цивилизация исчезла? Чтоб не было Гомера? Данте? Микеланджело? Ребята, нам главное — объединиться, взяться за руки — и тогда нас не одолеть, не взять голыми, как мы есть, вот что должен понять каждый. Каждый!

— Верно, земляки? — спросил Петров у соседей.