Любивший Мату Хари

Де Маслофф медленно повернул голову. Фотография Маты Хари на самом деле была одной из серии, где на каждой присутствовала девушка с велосипедом. В конце концов, все они кончали порнографическими съёмками в Ливерпуле.

   — Композиция неудачна, — ответил он наконец.

   — Да? Я бы не сказал.

   — И тут нет контраста.

   — Зато у неё изумительные глаза, тебе не кажется?

Что бы ни говорилось впоследствии о знакомстве художника с Маргаретой Зелле, тот первый холодный вечер был беден событиями. Грей и Маслофф обедали на набережной среди компаний таких же неугомонных молодых людей. Они немного поболтали ещё с одним русским эмигрантом, затем разделили ведёрко устриц. Позднее, в память об этих незатейливых вечерах, Грей оставит несколько набросков углём этих дешёвых ресторанов, а также акварелей с голубыми светящимися крышами. Ближе к полуночи они двинулись через реку к пологой террасе возле Тюильри[4]. Но здесь были только друзья её друзей, и Грей никогда серьёзно не относился к этим людям: тёмные при свете лампы лица женщин, мужчины лишь с тенью улыбки. На самом деле до появления Зелле он ещё не понимал этот мир.

   — Ты случайно не знаешь её имени?

   — Чьё имя, Ники?

   — Той девушки на велосипеде.

   — Думаю, её звали Мэгги.

   — А живёт она где-то здесь?

   — Честное слово, Ники, как я могу...

   — Потому что мне хотелось бы её написать. Я просто хочу её написать.

Той ночью они не сказали о ней больше ничего, и, вполне возможно, она позабылась бы вместе со всеми другими интригующими незнакомками, которых Грей видел с тех пор, как появился в этом городе: молодыми танцовщицами из «Мулен Руж», цветочницами из Булонского леса, девушками в окнах проходящих поездов. Но спустя два часа, чистя ящик, Маслофф обнаружил её имя в списке моделей. Черкнув его на полоске бумаги, оторванной от журнала, он ждал до вечера, пока не появился Грей.

   — Всё ещё интересуешься велосипедисткой?

Грей кивнул.

   — Да.

   — Что же, её зовут Зелле. Маргарета Зелле.

   — И адрес есть?

   — Конечно. — И небрежно опустил бумажку в подставленную руку Грея.

Мы мало знаем о её первых днях в Париже, кроме того, что она довольно бедно жила в меблированных комнатах возле железнодорожной станции. А также что у неё не было богатых друзей, а семья ничего ей не высылала.

Когда Грей встретил её, была пятница, не по сезону тёплая пятница с южным ветром, поднимавшим повсюду белую пыль. Грей показал свою визитную карточку ещё у двери, затем очутился в убогой комнатке под лестницей. Через несколько минут появилась Зелле в бледно-голубом платье и с лентой в волосах. Она оказалась выше, чем он предполагал, и странно робкой, когда он объяснил, что просит её позировать.

   — Где? — спросила она.

   — В моей студии.

Она посмотрела на его руки:

   — Одна?

   — Да, разумеется.

   — Боюсь, что об этом не может быть и речи.

   — Но я...

   — Прошу прощения.

Он всегда будет помнить тот ветер, странный ветер, возможно даже африканский. Везде по соседству ставни были затворены. Люди казались сбитыми с толку. Какое-то время он неподвижно стоял у окна, глядя, как обрывки бумаги кружат внизу. Затем он вернулся к мольберту, где его ждал небрежно набросанный пейзаж с тополями.

Он работал быстро, почти отчаянно, лихорадочно набрасывая краски, и всё же недовольный своим темпом. Он обнаружил, что словно не может остановиться, даже когда более тёмные тона начали расползаться слишком далеко, а зелёный сделался чересчур густым.

Вдруг раздался стук в дверь.

Он открыл не раздумывая. Она стояла в полутьме, одетая в то же самое светлое платье, и волосы её опять стягивала лента. Он сделал шаг назад, пропуская её, но она явно не собиралась оставаться.

Она только сказала:

   — Я передумала насчёт позирования. Когда начнём?

Он оглянулся на ожидавший его холст:

   — Как насчёт завтра? Скажем, в восемь часов?

Она посмотрела вопросительно:

   — В восемь?

   — Мне нужен свет.

   — Отлично, но тогда это обойдётся вам в тридцать франков, а не в двадцать.

И вдруг оказалось, что он не может удержаться от мыслей о ней, старается припомнить звук её голоса, то, как она откидывает волосы с глаз. Ближе к сумеркам он покинул студию и опять пошёл бродить вместе с вечерней толпой вдоль бульвара Сен-Жермен. Воздух был влажным и холодным, особенно под каштанами, где в более поздних снах она станет ждать его.

Она была очень красива, когда в прямоугольнике солнечного света сидела, слегка склонив голову набок. Даже сразу после того, как раздевалась, она не теряла чувства самообладания. Просто шла через комнату и садилась — очевидно уверенная, что он следит за нею глазами.

Он работал медленно, осторожно, потому что ни один из старых приёмов не подходил. Её руки не были похожи на руки обыкновенной девушки, а глаза были почти невероятными. Он работал углём, потому что первое впечатление требовало чего-то мягкого и расплывчатого. Он мало говорил, ибо не мог придумать ничего забавного. Во время перерывов она надевала халат, и он наблюдал, как она курит на балконе. Когда всё кончалось, он смотрел из окна, как она шла вдоль кирпичной стены.