Любить и убивать

— А затем, что ты, хотя и дитя добра и света, но и дурачок к тому же. Ты что, всерьез веришь; что кассета эта в одном экземпляре? Ты что, полагаешь, что Мишаня ее не скопировал? Ты что, думаешь, что у Маши в запасе не было еще одной копии? А если ты так не считаешь, не думаешь и не полагаешь, то для тебя есть возможность поразмышлять над тем, так ли важна информация, заключенная в этой дурацкой кассете.

— Считаешь, что это туфта?

— Почему же туфта? Может, и правда. Но изложенная в виде байки, и доказательств ее правдивости нет. Так что если вы с Воробьевым располагаете сведениями только о смерти Владислава Фурсова, то зря время теряете, дельце не выгорит.

— Выгорит, Жора, выгорит! — заверил Сырцова Коляша и выбрался из кресла. — Так ты считаешь, что Мишаня мне горбатого лепил?

— Не будем о Мишане. Давай о тебе и обо мне. Я понимаю, что Маша не выкладывала перед вами весь свой товар. Но, во всяком случае, она помазала вас по губам, да так, что вы забегали, как наскипидаренные коты. Чем она вас помазала по губам, Коляша?

— Будешь на нас работать, скажу.

— Людишки вы оказались мелкие и вонючие. Не буду.

— Ты бы поостерегся гак со мной говорить.

— Фу ты, ну ты, ножки гнуты! Я знаю вас, а вы знаете меня. Еще раз напрягись, подумай, Коляша, кому кого опасаться: мне — вас или вам — меня.

— Вскорости разберемся, — пообещал Коляша и пошел на выход.

— Дверь сам захлопнешь! — крикнул ему вслед Сырцов.

Зазвонил телефон. Сырцов снял трубку:

— Слушаю вас.

Трубка недолго помолчала и вдруг коротко замекала: другую трубку где-то повесили на рычаг. Все, он спекся. Это Светлана. Светлана, которая звонила из автомата у его подъезда, чтобы не дать ему возможности смотать удочки. Сейчас она уже у лифта. Может быть, и хотелось бы, чтобы это было не так, но вряд ли.

Через три минуты (Сырцов по привычке засек время) загремел дверной звонок. Деваться некуда, придется открывать. Открыл.

Как всегда, неброско и изысканно одета. Как всегда, удивила противоестественной молодостью. Как всегда, с умоляюще-деспотической просьбой в глазах. Только вот о чем сегодня попросит — пока непонятно.

— Добрый вечер, Георгий, — сказала она, видимо ориентируясь на часы, потому что на дворе — еще день, который пока не сдавался: лето, пик лета. — Я не могла больше терпеть. Извините, что без предупреждения.

— Как без предупреждения? Предупредили, телефонным звонком предупредили, — пробурчал он, но спохватился: — Здравствуйте, Светлана Дмитриевна.

— Мы сегодня на «вы» и по имени-отчеству?

— Хотелось бы, — отчаянно схамил Сырцов. У дамочек всегда наготове смертельное оружие против демонстративного хамства: наливающиеся хрустальной слезой несчастные глаза. Светлана пристально смотрела на Сырцова такими глазами. Слезы видимо набухали. Сейчас начнут капать.

— Я на минуточку, — робко заверила Светлана и, осторожно вытащив из сумочки носовой платок и как бы отвернувшись, но так, чтобы это было заметно, изящно промокнула им глаза. Выиграла первый раунд.

Сырцов заблеял:

— Я, наверное, что-то не то сказал.

— Вы сказали то, что хотели сказать, Георгий. Но я не в обиде, нет, не в обиде. Я все готова терпеть, лишь бы найти мою девочку или хотя бы знать, что у нее все в порядке.

Ну и ну! Фразочка-то построена профессионально: чтобы не отвечать на первую половину скрытого вопроса, собеседник быстро,не думая, отвечает на вторую, как бы безобидную, и вляпывается руками и ногами.

— А что с ней может случиться? — намеренно равнодушно спросил Сырцов.

— Не знаю. Но ведь самое страшное — неизвестность.

Наконец-то он спохватился, поняв, что держит ее в прихожей.

— Бога ради, извините, Светлана Дмитриевна. Прошу вас. — И раскорячился в полуреверансе, как небезызвестный мещанин во дворянстве Журден.

— Светлана Дмитриевна, Светлана Дмитриевна, — грустно повторила она, на ходу нервно стягивая перчатки.

— Чай, кофе, коньяк? — спросил Сырцов, когда она уселась в кресле.

Боялся он ее стоящей. Она все поняла и страдальчески ответила:

— Мне ничего не надо.

— Не надо, так не надо. Но что-то ведь надо, если пришли?

— Я уже сказала, почему я пришла.

— Мне и до вашего сегодняшнего прихода было известно, что вы озабочены исчезновением Ксении.

— Вы преднамеренно грубы со мной. Почему? Чтобы не отвечать на мои вопросы? Или от страха, что я вас потащу в кровать?

Нежданно екнуло сердце, и он понял, что хочет этого. Хочет, очень хочет, чтобы Светлана его потащила в кровать. Или на тахту. Прикрыл на мгновение глаза и ответил непроизвольно хрипловато:

— Я не хотел быть грубым.

— А знаете что! — вдруг сказала она. — Кофейку я выпила бы.

— Сей момент! — обрадовался Сырцов и ринулся на кухню в желанье убежать от соблазна. Не убежал. Ставя чайник на газ, водружая на поднос сахар, молоко и кое-что из печенья, он не думал, не представлял — ощущал щемяще надвигающуюся грозную близость с женщиной. Он мысленно оформил это ощущение в слова, в фразу и попытался шепотом произнести ее вслух. Запутался в шипящих звуках. Усмехнулся и, дождавшись, когда чайник закипел, вернулся в комнату.

Светлана ожидающе курила. Будто бы извиняясь, сказала: